Оборотень в погонах - Андрей Уланов

– И все! – с торжеством провозгласил Женька.

Можно, само собой, предположить, что в дом ночью проникли злоумышленники, пристукнули ветерана и скрылись, ничего не взяв – в том числе оставив ценные нимбы, которые на «черном рынке» можно толкнуть за приличную сумму. Но не позволяет бритва Оккама. А так мы имеем классический вариант «запертой комнаты». Убийца – кто-то из соседей Кромера. Кто?

Неясная мысль зашевелилась у меня под теменем.

– А ну-ка, – скомандовал я, – пойдем глянем на жертву.

Женька сморщился.

– Жмуриков не видал? – поинтересовался он.

– Видал-видал, – рассеянно отозвался я.

Место преступления – кухню коммуналки – отгородили от внешнего мира символической желтой тесьмой, не дававшей рассеяться магоследам, буде такие обнаружатся, но «корочки» давали нам способность пересекать ограждение. Я присмотрелся к жалкому в смерти телу полугнома, и удовлетворенно хмыкнул.

– Теперь пошли в его комнату, – скомандовал я.

– На тебя что, зуд напал? – недоуменно полюбопытствовал Женька.

Я не ответил. Складывавшаяся у меня версия казалась настолько логичной, что меня волновало только одно – не найду ли я противоречащих ей улик. Потому их я и выискивал. Лучше это сделаю я, чем кто-то другой.

Мы с Женькой еще раз оглядели комнату. Просторная – пожалуй, в нее поместилась бы вся моя малогабаритка. Старая-престарая мебель, потертые покрывала… интересно, а жена у Олега Родольвовича была? Да, была; на стене висит старинная симпатограмма – молодой, импозантный офицер и юная некрасивая девушка с букетиком. Мне вдруг стало стыдно за то, что я так грубо дотронулся до чужой судьбы. Так, что тут еще есть? Эфирник в углу на тумбочке, огромный круглый стол в центре комнаты, побитая вазочка…

– Ты видишь? – спросил я у Женьки, закончив осмотр.

– Что?

– То, чего тут нет, – ответил я на манер пифии. – Пошли на кухню.

– Слушай, ты меня замотал! – возмутился Женька. – Это не квартира, а дракошня какая-то, от кухни до сортира троллейбус пускать можно!

– Пошли-пошли, – кровожадно приказал я. – Сейчас ты будешь свидетелем тому, как я с треском сяду в лужу.

– Тогда пойду, – согласился покладистый Женька.

Эксперт-патохилер мне попался на удивление трезвый. Обычно эти сермяжные хароны пьют по-черному. Хотя если бы я постоянно имел дело с трупами – сброшенной человеческой оболочкой, лишенной духа, разума и жизни, изношенной, грязной, нелепой, – я бы тоже спился.

– Проверьте содержимое его желудка, – приказал я.

– Что? – Эксперт воззрился на меня взглядом бешеного кролика. – Ему раскроили череп, на случай, если вы не заметили. И умер он от этого, будьте покойны.

– Я знаю, – ответил я. – Проверяйте.

Патохилер покорно вздохнул и опустился рядом с телом на колени. Чтобы сосредоточиться, он закрыл глаза, и протянул руки вперед, отчего поза его приобрела гротескное сходство с позой целителя, налагающего руки на больного.

Пальцы патохилера коснулись дряблого старческого живота, без сопротивления прошли через кожу и зашарили где-то внутри.

– А вот какое у нас сердечко, – бубнил лекарь, – дрябленькое, бляшковатое такое… ай, а аорта-то как каменная, снутре штукатуреная…

Рука его скользнула глубже, и лекарь замолк. Я невольно нагнулся к нему.

– Интересно… – пробормотал он через минуту-другую. – Некоторое количество… буры. Очень странно.

– Она вообще ядовитая? – поинтересовался я.

К стыду своему я плохо разбирался в бытовых ядах – как раз во время этого курса у меня случился скоротечный роман, и зачет я сдавал на одних молитвах. Как ни странно, сдал с первого раза: вытащил один из трех выученных билетов.

– Вообще да, – ответил медик. – А в такой дозе – нет. Чтобы отравиться бурой насмерть, нужно ее столько сожрать – не всякий желудок выдержит. А тут и чайной ложки не было.

– Тогда понятно. – Я разогнулся. – Ну что, Жень, пошли к бабке?

– Ты умом двинулся? – тихонько взвыл мой коллега. – Тебе одного раза мало было?

– Пошли, – Я попросту потащил его за собой, ухватив за рукав.

В комнате бабки Дарьи было душно. Мелкая пыль висела в воздухе, сухостью опаляя горло. Сама хозяйка шуршала чем-то в углу, распространяя белесые пыльные волны.

– Дарья Васильевна Феоктистова? – вопросил я, с трудом удерживаясь, чтобы не расчихаться.

– Ась? – недружелюбно откликнулась бабка, с кряхтеньем разгибаясь.

– Вы обвиняетесь в убийстве Олега Родольвовича Кромера, – провозгласил я. – Вы можете что-то сказать в свое оправдание?

Бабка Дарья уперла руки в боки и воззрилась на меня, как на очередного шестиногого супостата.

– А чего он пруссаков разводил? – взвизгнула она.

Когда орущую и сквернословящую бабку упихали, наконец, на благочинский ковер, Женька обернулся ко мне и голосом голодного волота потребовал:

– Колись!

– А чего колоться? – удивился я.

– Колись, как старуху расколол!

– Все просто. – Я пожал плечами. – Ты топор этот видел? Мисюрины бы его просто не подняли. Могли поднять Кольцов, Кольцова и бабка Дарья. Но Кольцовы были заняты исключительно друг другом – он буянил, она терпела. Оставалась бабка. И я принялся искать мотив.

– Ну и? – не выдержал Женька, когда пауза затянулась.

– У Кромера не было холодильника, – ответил я. – Продукты он хранил в комнате, в тепле. Для помешанной на борьбе с тараканами старухи это был вполне веский мотив. Вначале она попыталась травануть ветерана, а когда не получилось – в сердцах огрела его топором.

Женька уныло помолчал.

– Да! – воскликнул он внезапно, расцветая на глазах. – Я же говорил – типичная бытовуха!

Полдень.

Тень ушла. Вымерла. Нет, вру, ее и не было никогда. Тень – это миф, легенда, такая же, как прохлада, дождь, снег. Хотя нет, снег – во-он он. Отблескивает себе, зараза, на верхотуре. Глумится фарфоровым оскалом. Здесь в полдень даже кустики усыхают. Плавятся в слепящем мареве. А уж живые твари и подавно носы не высунут. На весь Афган остались только мы, грешные, да три «гробовика», на которых мы рассекаем.

А ведь как меня учили любить лес! Настоящий егерь, учили, должен сливаться с лесом, растворяться в нем, становится частью его. Любить по-настоящему, а не так как эти снобы-эльфы, хоть и живут в нем чертову уйму веков. Только они лес не любят, хоть и треплются об этом направо и налево. Они его куль-ти-ви-руют. Подстригают изо дня в день, словно британский газон. А от настоящего леса – с чащобами, буреломами – шарахаются не хуже каких-нибудь горных гномов. По таким местам дорога только волкам да егерям.