Скоро полночь. Том 1. Африка грёз и действительности - Василий Звягинцев

— Ошибаешься. Даже выигрыш партии в преферанс или шахматы приносит большое удовлетворение. В нашем же случае все как раз сходится с твоими тайными желаниями. Не возвращаясь в Россию, нынешнюю, девяносто девятого года, Югоросскую, или любую другую, по двадцать первый век включительно, сможешь здесь удовлетворить страсть к авантюрам и приключениям… Просторы для воображения открываются… — Кирсанов даже причмокнул губами. И непонятно было, всерьез он говорит или так своеобразно развлекается.

— Наконец-то слово сказано, — подстроился к тону начальника Давыдов.

— Уже плюс. Терпеть не могу людей, руководствующихся шкурными интересами, как бы красиво они ни мотивировались. А здесь какая-никакая, но идея… При общем согласии слегка конкретизируем задачу. Работая в своем кабаке, особое внимание обращайте на военных моряков. Составьте реестрик командиров и старших офицеров броненосцев и крейсеров, выясняйте аккуратненько, кто собой что представляет. Чем хороши, чем плохи. Глядишь, или очередного лейтенанта Шмидта найдем, или насчет «Потемкина» британского розлива подумаем. А то и Гельсингфорс образца семнадцатого года устроим. Перспективно нужно мыслить, братцы, перспективно…

— В таком смысле мы — сколько угодно, — с многообещающими нотками сообщил Эльснер. — Если учесть, что нашу революцию не столько немцы, сколько англичане организовали, ответим достойно.

— Только — не увлекаться сверх меры, — предупредил Кирсанов. — Вы ребята способные…

— На все, — вставил Давыдов.

— Я как раз об этом. Никаких несанкционированных действий. На рожон не прите. Позабавились вчера с патрульными, и хватит для начала. Раз обошлось, другой — кто его знает. Не вы у меня первые. Привлекаешь, бывает, строевых офицеров к серьезной работе, а они как привыкли ротой на передке командовать, так и остановиться не могут. Захотите на фронте погеройствовать — будет случай. Когда в городе уличные бои начнутся. А до того — ни шагу без согласования со мной. Поняли?

— Поняли, — без особого энтузиазма ответили капитаны. Видимо, имелись у них какие-то собственные соображения.

— Хорошо поняли? — с нажимом повторил Кирсанов. Изобразив и лицо нужное, и тон. Жандармский полковник таковым и остается: когда захочет — способен создать нужное впечатление.

— Да ладно, ладно, Павел Васильевич, можете быть в полной уверенности. И без вас ученые…

Воронцову было скучно. Почти так же, как в Сухуме в восемьдесят четвертом году[32]. Только там ему надоел бессмысленный отдых на пляже, и вновь тянуло на свое судно, а здесь словно бы наоборот. Надоела любимая «Валгалла», и не сама по себе, а то, что четвертую уже неделю она стояла у стенки, лениво дымя второй трубой для поддержания в рабочем состоянии механизмов и устройств специального жизнеобеспечения.

Короткий переход из Лоренцу-Маркиша в отвоеванный бурами с помощью Басманова и Сугорина Дурбан — не в счет. Ближний каботаж — не дело для моряка океанского плавания.

Повседневных занятий на океанском пароходе, разумеется, находилось вдоволь, но все — для гражданского старпома, а не боевого офицера. Береговые развлечения тоже не слишком радовали, за исключением охоты разве что. А Наталье с Аллой вроде и ничего. В городе, из которого далеко не все культурные англичане сбежали, участвовали в подобии светской жизни, совершали в сопровождении Ростокина и роботов-оруженосцев экскурсии в близлежащие туземные селения. На уединенном пляже с подходящим прибоем затеяли обучаться виндсерфингу. Воронцова это устраивало. Не хватало ему еще и женские претензии по поводу отсутствия «культурной программы» выслушивать.

В один из ненастных вечеров, когда «Изумруд» вернулся из патрулирования южного сектора, Воронцов как старморнач[33]и просто моряк, знающий, что такое — провести несколько дней на легком крейсере в бурном море, пригласил Владимира Белли к себе на ужин. Официально.

Тот явился, как и положено являться обер-офицеру к адмиралу. В черном парадном, при орденах. Доложился по уставу. Лицо молодого командира пылало багровым оттенком от антарктического ветра и океанской соли. Он провел на мостике крейсера четверо суток, с краткими перерывами на сон вполглаза. При этом не страдая от тягот службы, а наслаждаясь ими. Сегодня это не каждому дано понять. В старое время при самом лучшем раскладе Белли мог получить под команду маленький угольный миноносец лет в тридцать, в мирное время — намного позже. А сейчас в двадцать пять — командир лучшего в мире крейсера, да и до этого столько пришлось повидать!

И награды — погоны старшего лейтенанта[34], ордена из рук Верховного Правителя Врангеля и золотой кортик от адмирала Колчака! Рассказать бы о таком в курилке корпуса, весной семнадцатого года, когда мечтали «о подвигах и славе», обсуждали перспективы близкой уже победы, заодно развлекались рискованными шутками, грозившими разжалованием в матросы накануне выпуска![35]

Владимир никак не мог перенастроиться, неподвижная палуба парохода подрагивала под ногами, словно мостик крейсера, тепло и уют адмиральского салона разительно контрастировали с мрачным величием бурного моря и промозглым холодом, от которого плохо защищала штормовая одежда.

Но все позади, он утопает в кожаных объятиях слоноподобного кресла, неспешно курит и прихлебывает наилучший из хересов. Ощущает себя почти так же, как пять лет назад, когда его, замерзающего, подобрали на вокзале в Омске, отмыли в бане, переодели в чистое и пригласили к ужину в вагон-ресторан первого класса, где самым младшим, кроме него, конечно, был капитан первого ранга Кетлинский. Само собой, тогда он испытывал настоящее потрясение от сказочного поворота судьбы, а сейчас — просто умиротворение и покой.

— Что, лейтенант, не пора на рельсы становиться[36]? — Воронцов, в глазах Белли, был красив, вальяжен, благодушен. Чем-то напомнил командира старшей гардемаринской роты капитана второго ранга Подгурского.

— Это уж вам виднее, Дмитрий Сергеевич. За исключением возраста, прочим требованиям вроде бы удовлетворяю, — без ложной скромности ответил Белли. — Ценз набрал, если с пятнадцатого года считать — девять кампаний. В сражениях участвовал, командую крейсером, взысканий не имел, ордена опять же. Одна загвоздка — некому меня в чин произвести. Далековато до Севастополя и Харькова. Двадцать лет с хвостиком. Разве, когда вернемся. И — если.

— За неоправданный пессимизм выношу устное порицание. Что до формальной стороны вопроса, прошу усвоить, что я в данном случае могу рассматриваться как командующий соединением, находящимся в отдельном плавании, и в качестве такового имею право за боевые отличия и в связи со служебной необходимостью производить подчиненных офицеров в следующий чин. Как раз до капитана второго ранга включительно. С последующим Высочайшим утверждением. Здесь, как ты понимаешь, ни загвоздки, ни заминки не будет. Таким образом, старший лейтенант Белли, — Воронцов встал, и Владимир тоже вскочил, прищелкнув каблуками и вытянувшись, — приказом по эскадре за номером двадцать восемь дробь семь вы произведены в чин капитана второго ранга Российского флота со старшинством с сего числа. Поздравляю, капитан Белли!