История разводов - Олег Ивик

«Аще же пустит боярин жену великих бояр, за сором ей 300 гривен (гривна «кун», равная примерно 1/60 золотой гривны. – О.И.), а митрополиту 5 гривен золота, а менших бояр гривна золота, а митрополиту гривна золота; а нарочитых людии 2 рубля, а митрополиту 2 рубля…»

Интересно, что сумма, которую получала жена «за сором», совпадала с суммой, которую получал митрополит, хотя он «сорому» и не терпел. Кроме того, она в точности совпадала с размером штрафа за изнасилование и за словесное оскорбление женщины – Ярослав не баловал своих подданных разнообразием штрафов и за оскорбление словом и делом карал одинаково:

«Аще кто пошибает (изнасилует. – О.И.) боярскую дочерь или боярскую жену, за сором ей 5 гривен золота, а митрополиту 5 гривен золота…»

«Аще кто зовет чюжую жену блядию, а будет боярьская жена великих бояр, за сором 5 гривен золота, а митрополиту 5 гривен золота…»

А вот за развод по взаимному согласию штрафовали по-разному, в зависимости от того, был ли брак венчанным. Развод невенчанных супругов стоил шесть гривен, венчанных – двенадцать. Впрочем, в те годы простой народ на Руси в основном жил в невенчанных браках – Церковь этому не препятствовала и такие браки признавала (в отличие от безбрачного сожительства, за которое девиц и вдов помещали «в дом церковный», то есть передавали на церковное подворье в ведение епископа). Венчание прививалось постепенно, и только в 1774 году Священный Синод издал указ, угрожающий анафемой тем, кто жил без венца.

Развод стоил недешево, и, вероятно, не переводились мужья, которые вступали во второй брак, не удосужившись расторгнуть первый. Штрафы для таких мужей «Уставом Ярослава» предусмотрены не были, но двоеженцев насильственно возвращали к прежнему семейному очагу. Судьба их вторых жен оказывалась еще печальней: их отдавали в «дом церковный». Туда же отдавали и жен, которые изменяли мужу или самовольно уходили к другому супругу, – их, в отличие от мужей-двоеженцев, в первую семью не возвращали.

«Устав Ярослава» запрещал разводиться с женой, которую поразил «лихой недуг», слепота или «долгая болезнь». С больным мужем тоже нельзя было разводиться. Не рекомендовалось также разводиться с женами, которые были изобличены в чародействе, волшбе и изготовлении зелий, – таковых жен мужьям надлежало воспитывать. Побои, наносимые мужу женой, не рассматривались как причина для развода: «Аще жена бьет мужа, митрополиту 3 гривны». А побои, наносимые жене мужем, вообще «Уставом» не рассматривались, и митрополит от таковых побоев никакой прибыли не имел. Значительно выгоднее для него оказывались мужья, которые били жен чужих: «Аще который муж бьет чюжую жену, за сором ей по закону, а митрополиту 6 гривен».

«Устав» предусматривал и законные причины для развода – все они были связаны с провинностями жены. Так, мужу следовало бросить жену, которая, узнав о готовящемся покушении на князя, не сообщила об этом своему супругу. В числе прочих причин были доказанное прелюбодеяние, покушение на убийство мужа или недонесение о готовящемся на него покушении, а также воровство у мужа. Интересно, что по другой статье того же «Устава» воровку надлежало не разводить, а воспитывать (заплатив традиционный штраф митрополиту), – видимо, князья, редактировавшие «Устав» в течение полутора веков, не всегда внимательно вчитывались в сочинения своих предшественников.

Кроме того, мужу предлагалось развестись с женой, которая «без мужня слова имет с чюжими людьми ходити, или пити, или ясти, или опроче мужа своего спати» или «опроче мужа ходити по игрищам».

У жен, живших по «Уставу», не было права не только на игрища, но и на развод. Значительно либеральнее подходили к этому вопросу новгородцы: они разрешали женщинам разводиться с мужьями-импотентами. Кроме того, если муж «начнет красть одежду жены или пропивать», развод новгородцами не поощрялся, но допускался: обворованная жена могла купить себе свободу ценой трехлетней епитимьи. И наконец, та же епитимья разрешала проблему, «если будет очень худо, так, что муж не сможет жить с женой или жена с мужем».

Новгородцы, видимо, вообще смотрели на развод достаточно просто. Сохранилась берестяная грамота, в которой некая Гостята, жившая в Новгороде во второй половине двенадцатого века, жалуется Василю, вероятно своему родственнику, на бросившего ее мужа:

«От Гостяты к Василю. Что мне дал отец и родичи дали в придачу, то за ним. А теперь, женясь на новой жене, мне он не дает ничего. Ударив по рукам (в знак новой помолвки. – Переводчик), он меня прогнал, а другую взял в жены. Приезжай, сделай милость».

(Пер. А.А.Зализняка)

Иногда мужья отсылали жен под самыми неожиданными предлогами. Так, в середине четырнадцатого века великий князь Владимирский и Московский Симеон Гордый развелся, уверяя, что жену «испортили» на свадьбе и ночью она кажется ему мертвецом. Впрочем, второй муж Евпраксии, фоминский князь Федор, ничего подобного за женой не заметил и благополучно родил с ней четырех сыновей.

Все вольности с разводами, о которых сказано выше, относились в основном к первым двум бракам – третий брак на Руси в те годы Церковью не признавался и, уж во всяком случае, не венчался. Лишь в пятнадцатом веке митрополит Фотий разрешил «поимети» третью жену, «аже детей не будет ни от перваго брака, ни ото втораго» (упомянутый выше Симеон Гордый предвосхитил это разрешение – Евпраксия была его второй женой, и, отослав ее, он женился третий раз). Но к этому времени и у жен появились дополнительные права. Так, жена могла бросить мужа, если он перед свадьбой скрыл от нее свое холопское состояние или позднее продал свою свободу без ведома супруги – ведь по закону жена холопа тоже становилась холопкой, а к этому никто не мог принудить женщину без ее воли. А в четырнадцатом веке сборник «Правосудие митрополичье» разрешил супругам разводиться, если один из них был тяжело болен.

Документы пятнадцатого века свидетельствуют, что развод разрешался, «аще муж не лазитъ на жену свою без совета» и «аще муж на целомудрие своея жены коромолит» – то есть клевещет. При этом, если в семье были дети, муж должен был оставить им и жене все свое имущество. Жена, муж которой в течение трех лет не возвращался с войны, тоже получила право вступить в новый брак, – во всяком случае, духовенство смотрело на это сквозь пальцы. Этим судьба русских женщин выгодно отличалась от судьбы жен крестоносцев, которые в свое время обратились к Папе Римскому со слезным письмом, но так и не получили чаемого разрешения. Кроме того, развод разрешался при поступлении одного из супругов в монастырь, которых к этому времени на Руси было уже немало. Правда, на это требовалось обоюдное согласие супругов, но на практике надоевшую жену могли отправить в монастырь волевым решением мужа.

В 1525 году великий князь Московский Василий III решил разойтись со своей женой Соломонией, урожденной Сабуровой, происходившей из старинного боярского рода. Брак этот был вполне благополучным, но бездетным, и после двадцати лет бесплодных усилий князь решил поменять жену. Было объявлено, что Соломония, «видя неплодство из чрева своего», собралась в монастырь по доброй воле, а любящий супруг вкупе с митрополитом долго отговаривали ее от опрометчивого шага, но наконец дали свое согласие. Однако сохранился рассказ австрийского дипломата Сигизмунда Герберштейна, который присутствовал при постриге великой княгини. Он пишет, что Соломонию отвезли в Покровский Суздальский монастырь, «несмотря на ее слезы и рыдания». Когда митрополит «обрезал ей волосы, а затем подал монашеский куколь, она не только не дала возложить его на себя, а схватила его, бросила на землю и растоптала ногами». Но согласие бесплодной жены никого уже не интересовало. Дворецкий и советник Василия III, Иван Шигона-Поджогин, ударил великую княгиню плетью, после чего она поняла безнадежность своего протеста и приняла постриг под именем Софьи. А через месяц великий князь уже праздновал новую свадьбу с Еленой Глинской.