Сэр Гибби - Джордж Макдональд

— Видимо, этот юный бродяга не только мошенник, но и наглец, — в конце концов сказал он, когда понял, что иного ответа кроме улыбки ему не добиться. — Эй, Ангус, — повернулся он к егерю, — отведите–ка его в каретный сарай да поучите, как себя вести. Пара ударов плёткой, и язык у него сам развяжется.

Ангус схватил маленького джентльмена за шиворот, как кусачего хорька, и на расстоянии вытянутой руки повёл его к каретной. Гибби не сопротивлялся. Затем одним могучим рывком Ангус сорвал с него куртку. Тогда штаны, которые держались на Гибби каким–то чудом, известным только ему самому, тоже упали на землю, и он предстал перед егерем в беспомощной наготе, всё так же улыбаясь. Он никогда не делал ничего постыдного, и стыд был совершенно ему незнаком. Но когда нехорошо ухмыляющийся егерь, для которого нищета была равносильна воровству и который ненавидел бродяг так же сильно, как паразитов, подошёл к нему с тяжёлым длинным кнутом в руках, Гибби опустил глаза на свои белые бока и живот, выделяющиеся странной молочной белизной рядом со смуглыми руками и ногами, а потом снова поднял взгляд на егеря и посмотрел на него с безмолвной мольбой, как будто обращённой к кому–то другому, как бы прося его не совершать того, что тот задумал. Даже сейчас Гибби не понимал, чем ему грозит это наказание. Побоев в его жизни было не слишком много, а плётки он не пробовал ещё ни разу.

— Ах ты, дьявольское отродье! — воскликнул Ангус, злобно сжимая и разжимая страшный кулак с видом человека, не умеющего любить своего ближнего. — Я тебе покажу, как забираться в дом к честным людям и трогать чужое добро!

В памяти Гибби тут же всплыла обкусанная головка сыра. И хотя он ни разу не прикоснулся к ней с того самого дня, когда начал подозревать, что у неё есть законный хозяин, внутренне он подчинился грядущему наказанию. Но молящий взор, который он устремил на Ангуса, всё же возымел некоторое действие, потому что егерь сам был отцом, хотя и суровым, но не жестоким. Он повернулся, отложил кнут и вместо него взял плётку поменьше с обломанной ручкой, которая лежала тут же, тем самым сослужив добрую службу самому себе, потому что кнутом он непременно засёк бы Гибби до смерти.

Когда на него обрушился первый удар, Гибби задрожал всем телом, лицо его побелело, и без единого стона он скрючился и упал на землю без чувств. Его худенькое тело опоясал алый, быстро опухающий след от хлыста, а в одном месте начала сочиться кровь, как будто удар одним махом разрубил его пополам. Плётка ударила его в самое сердце, оно разом ухнуло куда–то вниз и перестало биться.

Но егерь прекрасно знал бродяг. Этот маленький наглец всего–навсего притворяется!

— А ну–ка вставай, мошенник! А то я тебя отделаю так, что мать не узнает! — сквозь зубы пробормотал он, поднимая плётку, чтобы ударить ещё раз.

Как только хлыст просвистел и опустился на голую спину, оставляя кровавую отметину от самой шеи до пояса, Ангус, механически занёсший руку для третьего удара, вдруг услышал сзади пронзительный вопль, и рука его замерла в воздухе. В ту же самую секунду в каретную влетела Джиневра, такая же побелевшая, как Гибби. Она подскочила к лежащему мальчику и встала над ним со стиснутыми кулаками, дрожа, как он, всем телом и один за одним испуская такие дикие, пронзительные вопли, как будто с этими криками из неё исторгалась душа. Казалось, будто живущая в ней женщина вдруг почувствовала, что сердце её прямо с корнями вырывают из родной почвы Божьего сердца; в мучительной агонии она узрела вечное отчаяние, ощутила его вечную невозможность и теперь изо всех сил кричала на сатану.

— Отойдите, мисс, — воскликнул Ангус, который уважал эту девочку, хоть пока не научился уважать всех малых детей. — Этот малец сущий дьявол, надо его проучить!

Но Джиневра была глуха к его недобрым уговорам. Однако она перестала кричать, нагнулась над Гибби, чтобы помочь ему встать, и взяла его за руку. Но рука была безжизненной и неподвижной. Джиневра отпустила её, она упала на землю, как палка, и тогда девочка снова закричала.

Ангус положил руку ей на плечо. Она обернулась к нему и яростно, как дикий зверь завопила прямо ему в лицо с той ненавистью, которая рождается от страха пополам с любовью. Потом она бросилась на Гибби и закрыла его тело собой. Ангус наклонился, чтобы оторвать её от мальчишки, увидел его лицо, и ему стало нехорошо.

— Он умер! Умер! Ты его убил, Ангус! Ты плохой! — неистово кричала Джиневра. — Я ненавижу тебя! Я всё про тебя скажу! Я всё скажу папе!

— Полно Вам, мисс, — проговорил Ангус. — Мне Ваш папа и приказал его высечь, и, между прочим, за дело. А если Вы не уйдёте, как хорошая девочка, я ему ещё добавлю, чтоб неповадно было.

— Тогда я всё расскажу Богу! — закричала Джиневра с новой силой, дрожа от любви и ярости.

Он снова попытался оторвать её от бесчувственного Гибби, но она так крепко к нему прижималась, что, подняв её, Ангус поднял бы вместе с ней и мальчишку, а потому ему пришлось её отпустить.

— Если ты ещё хоть раз его тронешь, Ангус, я тебя укушу, укушу, УКУШУ! — закричала она, и с каждым новым словом её вопль становился всё громче и яростней.

Ещё до того, как экзекуция началась, лэрд с Фергюсом вместе пошли к дому. Пожалуй, им обоим было не по себе от отданного приказа, но первый был слишком самолюбив, чтобы отменить приговор, а второй — слишком услужлив, чтобы воспротивиться. Вскоре они услышали истошные вопли. Если бы хоть один из них знал, что кричит Джиневра, они тут же кинулись бы назад к каретной. Но бушевавшие внутри девочки чувства до неузнаваемости изменили её голос; к тому же, до сих пор она ни разу в жизни ни на кого не кричала.

Они подумали, что кричит Гибби, и решили, что плётка сделала своё дело и развязала ему язык. Что касается остальных слуг, которые уже готовы были бежать к сараю, то лэрд строго настрого запретил им даже трогаться с места: он не желал, чтобы кто–то мешал приводить его приговор в исполнение.

Вопли Джиневры привели Гибби в чувство. Он слабо приоткрыл глаза и, ничего не понимая от нарастающих приступов боли, безмолвно смотрел на залитое слезами лицо, склонившееся над ним. Потерявшись в суматохе своих мыслей, он вообразил, что та боль, которая волнами разливалась по его телу, была не его, а Джиневры, и тут же попытался утешить её, дотронувшись бессильной рукой до её щеки и приподнявшись, чтобы её поцеловать. Но это его движение донельзя возмутило Ангуса, и, почувствовав облегчение и новый прилив сил от того, что мальчишка жив, он шагнул к Джиневре, внезапным сильным рывком поднял её с земли и унёс прочь, хотя она брыкалась, извивалась и царапалась, как кошка. Она даже укусила его за руку, причём довольно сильно, но он не рассказал об этом даже своей жене. Маленькая мисс была настоящей королевой, а маленький Гибби был мерзким бродягой, но Ангусу было бы стыдно признаться матери своих детей в том, что одна укусила его ради другого.

Когда Джиневра исчезла, Гибби начал понимать, что это она страдает ради него, а не он ради неё. Всё его тело свидетельствовало о жестоком наказании. В этом ужасном месте живут такие же люди, как те, что убили Самбо! Ему надо бежать! Но что, если они побьют и девочку тоже? Нет, наверное, нет — ведь это её дом. Гибби попытался вскочить, но свалился почти без сил. Потом он попробовал ещё раз, уже осторожнее, и еле–еле поднялся на ноги; страшное потрясение вместе с болью отняло все его силы.