Многочисленные Катерины - Джон Грин

Он снова вернулся к главному вопросу: как он мог забыть, что бросил ее? Или, точнее, почти забыть, потому что, когда Катерина рассказывала ему о том, как он бросил ее на глазах друзей, Колина охватило странное чувство – такое испытываешь, когда слово, которое вертится на языке, кто-то вдруг произносит.

Ветви деревьев над его головой раскололи небо на миллион маленьких кусочков. Ему показалось, что у него вертиго[71]. Собственная память, которой он безоговорочно доверял, подвела его. И он мог бы думать об этом битый час или, по крайней мере, до тех пор, пока не вернется мистер Лайфорд, как вдруг услышал странное хрюканье. И в ту же секунду Гассан похлопал его по колену.

– Чувак… – тихо сказал он. – Khanzeer[72].

Колин выпрямился. Ярдах в пятидесяти от них рыло землю огромное серо-коричневое животное. Зверюга с густой свалявшейся шерстью и страшными клыками, торчавшими из пасти, была похожа на гибрид медведя и вампиросвина. И она хрюкала так, будто страдала гайморитом.

– Matha, al-khanazeer la yatakalamoon araby?[73]– спросил Колин.

– Какая это свинья, – ответил Гассан по-английски. – Это гребаное чудовище.

Кабан перестал рыть землю и посмотрел на них.

– Вилбур в «Паутинке» – это свинья. Бэйб – это свинья. А это… это отродье Иблиса[74].

Было ясно, что кабан их заметил. Колин видел черные бусинки его глаз.

– Главное – не ругаться. Кабан демонстрирует поразительное понимание человеческой речи, особенно бранной, – пробормотал он, цитируя книгу.

– Да ладно, херня все это, – сказал Гассан, и кабан сделал два тяжелых шага в их сторону. – Хорошо, хорошо, не ругаюсь. Слушай, ты, сатанинская свинья. Мы пришли с миром. Мы не хотим в тебя стрелять. Ружья – это всего лишь бутафория, чувак.

– Встань, чтобы он понял, что ты больше его, – сказал Колин.

– Ты это в той же книжке прочитал? – спросил Гассан.

– Нет, в книжке про медведей гризли.

– Нас сейчас эта тварь разорвет на части, а ты не придумал ничего лучшего, чем притвориться, что это медведь гризли?

Они задрали ноги, чтобы переступить через упавшее дерево, которое сейчас оставалось единственной защитой. Но свинью это, похоже, не впечатлило, потому что в ту же самую секунду она ринулась прямо на них. Для коротконогой зверюги, весившей не меньше двухсот килограммов, свинья бежала весьма проворно.

– Стреляй, – спокойным тоном произнес Колин.

– Я не умею…

– Черт!

Колин поднял ружье, прижал его к плечу, которое ужасно ныло, снял предохранитель и нацелился на бегущего кабана, до которого оставалось футов пятьдесят. Он глубоко вдохнул и медленно выдохнул – расстояние еще сократилось, – а потом направил ружье вверх, потому что не мог заставить себя пристрелить животное. Он плавно нажал на спусковой крючок, как учила Линдси, и… ружье так сильно ударило в его и без того покрытое синяками плечо, что навернулись слезы, и он даже не сразу понял, что произошло. Свинья, к его удивлению, остановилась как вкопанная, развернулась на девяносто градусов и бросилась бежать.

– Круто ты раскрушил эту серую штуку, – сказал Гассан.

– Какую серую штуку?

Колин проследил взглядом за пальцем Гассана, который указывал на дуб футах в пятнадцати от них. Между стволом и веткой примостилось что-то вроде серого бумажного мешка с круглой дырой с диаметром в дюйм.

– Что это? – спросил Гассан.

– Кажется, оттуда что-то лезет, – сказал Колин.

На то, чтобы мысль добралась до голосовых связок, и они издали звук, требуется доля секунды. Но между мыслью «Шершни!» и словом «Шершни!», которое он так и не успел произнести, Колин почувствовал острую, обжигающую боль. Его укусили в шею.

– АЙ! – крикнул он.

– АЙ! ОЙ! АЙ! ФУ! НОГА! ЧЕРТ! РУКА! – завопил Гассан.

Они побежали вниз по склону холма, как полупарализованные марафонцы. После каждого шага Колин брыкался ногами по сторонам, как суматошный лепрекон[75], тщетно пытаясь отогнать кровожадных шершней. Шершни жалили его не только в ноги, но и в руки, голову и шею. Размахивая руками над головой, Гассан бежал гораздо быстрее и проворнее, чем мог бы предположить Колин. Огибая деревья и перепрыгивая через кусты, они спустились по склону холма, но шершни не отставали. Несколько минут они бежали куда глаза глядят под несмолкаемое жужжание. Колин старался не отставать от Гассана, потому что хуже смерти от укусов шершней во время охоты на кабанов, о которой твои родители даже не подозревают, может быть только смерть в одиночестве.

– КАФИР, – вдох, – Я, – вдох, – ТЕРЯЮ, – вдох, – СОЗНАНИЕ.

– ОНИ ВСЕ ЕЩЕ ЛЕТЯТ ЗА НАМИ! БЕГИБЕГИБЕГИБЕГИ БЕГИ!

Но вдруг жужжание прекратилось – шершни, вероятно, направились в свое разрушенное гнездо.

Гассан упал в колючий терновый куст, полежал немного и медленно выкатился на траву. Колин тяжело дышал, согнувшись и уперев руки в колени.

А Гассан по-прежнему задыхался.

– Настоящий, – вдох, – приступ, – вдох, – астмы, – вдох, – у, – вдох, – жирдяя, – с трудом проговорил он.

Колин встревожился:

– Нет, скажи мне, у тебя нет аллергии на ос? Ох!

Он вытащил телефон. Сигнал был, но что сказать оператору службы 911? «Мы где-то в лесу. Трахея моего друга закрывается, а у меня даже нет ножа, чтобы провести экстренную трахеотомию, потому что тупой мистер Лайфорд убежал с ножом в лес за дурацкой свиньей, из-за которой мы во все это влипли»?

Ему отчаянно хотелось, чтобы Линдси была рядом – она смогла бы помочь. У нее с собой была бы аптечка. Но прежде чем он смог оценить последствия подобных мыслей, Гассан сказал:

– У меня нет аллергии, – вдох, – на ос, – вдох, – зитцпинклер. Я просто, – вдох, – запы… – вдох, – …хался.

– Фу, слава богу.

– Ты не веришь в Бога.

– Хорошо, слава удаче и ДНК, – быстро поправился Колин и только тогда, удостоверившись, что Гассан не умирает, ощутил жжение от укусов. Всего их было восемь: четыре на шее, три на руках и один – на мочке левого уха. И каждый из них пылал настоящим костром.

– А у тебя сколько? – спросил он Гассана.