Кафка на пляже - Харуки Мураками

Наката поднес руку к голове и провел ладонью по коротким седым волосам. Он всегда так делал, если задумывался над чем-нибудь серьезным.

– А Наката сможет это сделать?

– Я думал, мы эту тему уже закрыли, – криво усмехнулся Джонни Уокер.

– Да. Действительно, – вспомнил Наката. – Мы эту тему уже закрыли. Извините.

– У нас не так много времени. Вот, что я от тебя хочу. Ты должен меня убить. Прикончить.

Наката уставился на своего собеседника, забыв о руке, которой поглаживал свою голову.

– Наката должен убить Джонни Уокера?

– Именно, – ответил тот. – Откровенно говоря, надоела мне такая жизнь, Наката-сан. Я столько живу на этом свете. Так долго, что уж и не помню, сколько мне лет. Больше не хочется. Кошек убивать и то надоело. Но пока я жив, я должен их убивать. Должен собирать их души. Иду по порядку – от одного до десяти, потом опять все сначала. И так без конца, одно и то же. Надоело. Устал. Никто меня не радует, никто не уважает. Но есть же правила. Я не могу просто так взять и сказать: «Все! Баста!» И убить сам себя не могу. Тоже правило. На самоубийство не имею права. Тут столько всяких правил! Захочешь умереть – надо кого-то просить. Только так. Вот я и хочу, чтобы ты меня убил. Чтобы ты меня боялся, ненавидел и убил. Без всяких колебаний. Ведь ты меня боишься? Боишься. Ненавидишь? Ненавидишь. Значит, должен убить.

– Но почему? Почему Наката? Наката никогда никого не убивал. Это ему совсем не подходит.

– Да знаю! Я и не думал, что ты убивал или способен на такое дело. Не для тебя это. Но мир нелогично устроен, Наката-сан, и нет смысла пускаться в объяснения. Никого не волнует, нравится тебе это или нет. Ты же должен понимать. Например, война. Знаешь, что такое война?

– Да. Наката знает. Была большая война, когда он родился. Наката про нее слышал.

– Когда начинается война, людей забирают в солдаты. Они берут винтовки, идут воевать. Убивать вражеских солдат. Как можно больше. И никому дела нет до того, нравится тебе это или не нравится. Ты должен это делать и все тут. Иначе тебя самого убьют. – Джонни Уокер наставил на Накату указательный палец: «Пиф-паф!» – На этом стоит история человечества, – сказал он.

– Выходит, господин губернатор забирает меня в солдаты и приказывает убить человека?

– Именно. Это приказ губернатора.

Наката задумался, но так ничего и не понял. С чего это вдруг господину губернатору приказывать убить самого себя?

– То есть ты вот как должен думать: это война, а ты солдат и ты решаешь. Здесь и сейчас. Или я буду убивать кошек, или ты убьешь меня. Тебе надо сделать выбор. Сейчас. Разумеется, на твой взгляд, это несообразный, несправедливый выбор. Но если подумать, почти любой выбор в этом мире – нелепость. Разве не так?

Джонни Уокер тронул цилиндр, словно хотел проверить, сидит ли он еще на голове.

– У тебя есть одно-единственное утешение, если ты в нем нуждаешься: я сам хочу умереть. Очень хочу. И прошу, чтобы ты меня убил. Об услуге прошу. Поэтому никаких угрызений совести, что ты кого-то там убил, быть не должно. Это же мое собственное желание, в конце концов. Правильно? Вот если бы человек говорил: «Я не хочу умирать!», а ты его убил, – тогда другое дело. А так считай это выбором моей доброй воли.

Наката вытер рукой выступившие на лбу бусинки пота и сказал:

– Ho у Накаты ничего не получится. Даже если ему скажут: «Убей!», он не знает, как это делается.

– И то правда, – с каким-то даже восхищением проговорил Джонни Уокер. – Логично, ничего не скажешь. Ты не знаешь, как это делается. В первый же раз… Действительно. Понял. Ну, хорошо. Я тебе объясню, как надо убивать. В чем тут секрет? Главное – никаких колебаний, Наката-сан. Настраиваешься как следует против человека, которого нужно убить, а потом – быстрота и решимость. Вот и весь секрет. Да я сейчас покажу. Правда, не с человеком, но все равно представление получишь.

Джонни Уокер встал, вытащил из тени под столом большой кожаный чемодан и поставил на кресло, где только что сидел. Весело насвистывая, открыл крышку и, как фокусник, извлек из чемодана кота – пепельного полосатика. Наката его раньше не встречал. Кот, молодой, но уже взрослый, выглядел каким-то вялым, размякшим, хотя глаза у него были открыты – наверное, все-таки понимал, что происходит. Джонни Уокер поднял его обеими руками, как рыбак пойманную рыбу, продолжая при этом свистеть. Он исполнял песенку гномов из диснеевского мультика про Белоснежку: «Хей-хо! Хей-хо…»

– У меня в этом чемодане сидят пять кошек. Все с того самого пустыря. Я их совсем недавно наловил. Свеженькие, прямая поставка! Укольчики им сделали, чтобы не трепыхались. Нет, это не наркоз. Они не спят и все чувствуют. И боль в том числе. Мышцы как вата – ни лапой пошевелить, ни голову повернуть. Они же, твари, сопротивляются, царапаются, вот и пришлось успокоить. Сейчас ножом я начну им животы вспарывать. Достану сердце, живое, пульсирующее, отрежу голову. Прямо у тебя на глазах. Кровищи будет! А уж боль-то какая! Разрезали бы тебе брюхо, вырвали сердце… Завыл бы, небось, от боли. Кошки – то же самое. Тоже ведь боль чувствуют. Бедолаги… Не подумай, что я садист, что у меня крови и слез нету. Но я ничего не могу поделать. Без боли никак не обойтись. Такое правило. Опять правило. Никуда не денешься от этих правил!

Джонни Уокер подмигнул Накате.

– Работа есть работа. Жизнь такая. Итак, приступим. Начнем по порядку, а Кунжутку на самый конец припасем. Есть еще время подумать. Не доводил бы до греха, согласился бы, а? Ну что? Я убиваю кошек или ты убиваешь меня?

Положив на стол обмякшее тело кота, Джонни Уокер выдвинул ящик и вытянул оттуда двумя руками большой черный матерчатый сверток. Осторожно развернул и выложил на стол его содержимое – портативную дисковую пилу, целый набор хирургических скальпелей и огромный нож. Весь этот арсенал отливал острым стальным блеском, словно только что вышел из рук точильщика. Джонни Уокер любовно ощупал каждый предмет из своего набора, потом достал из другого ящика несколько металлических мисок, и тоже расставил. Казалось, на столе за каждой вещью было закреплено свое место. В заключение из ящика был извлечен черный пластиковый мешок для мусора. За приготовлениями Джонни Уокер не переставал насвистывать «Хей-хо! Хей-хо…»

– В каждом деле должен быть порядок, Наката-сан, – приговаривал он. – Не надо смотреть слишком далеко вперед. А то заглядишься, не заметишь, что под ногами, и бац! – слетишь с катушек. Но и под нос себе глядеть тоже ни к чему. Не будешь видеть, что впереди, – на что-нибудь наткнешься. Поэтому делай так: вперед посматривай и по порядочку, по порядочку… Только так и не иначе.

Сощурившись, Джонни Уокер ласково погладил кота по голове, поводил кончиком указательного пальца по мягкому брюшку. Потом взял в правую руку скальпель и без предупреждения и колебаний одним движением рассек шкурку. Все произошло мгновенно. Из продольного разреза вывалились алые внутренности. Кот разжал челюсти – видно, вопль рвался из его души, но лишь едва слышно пискнул. Наверное, язык отнялся. Даже рот толком не смог открыть. Но глаза – и тут никаких сомнений не было – исказила чудовищная боль. Наката представил, какой невыносимой она должна быть. И тут, будто за кем-то вдогонку, потоком хлынула кровь. Залила Джонни Уокеру руки, обрызгала жилет. Но тот не обращал на это никакого внимания. Насвистывая свое «Хей-хо!», он погрузил руки в распластанное тельце кота и, ловко орудуя маленьким скальпелем, вырезал сердце. Маленькое сердечко. Оно еще билось. Джонни Уокер положил окровавленный комочек на ладонь и протянул Накате.