Пойди поставь сторожа - Харпер Ли

– Очень туманное заявление.

– Весьма. Дает слишком много свободы.

Джин-Луиза локти поставила на стол, а пальцы запустила в волосы. С дядюшкой явно что-то не то. Он намеренно блещет тут перед ней красноречием и столь же намеренно уходит от темы. То чрезмерно упрощает, то увиливает, то уклоняется, то ускользает. Неясно, зачем он это делает. Заслушавшись, убаюканная этим плавным потоком слов, она, хоть и не упустила из виду, что доктор Финч позабыл про каскады своих излюбленных хмыканий и смешков, которыми обычно так обильно уснащал свои речи, но не придала этому значения. И не почувствовала, как сильно он удручен.

– Дядя Джек, – сказала она. – При чем тут это все? Где имение, а где наводнение? И ты отлично понимаешь, о чем я говорю.

– Хо, – сказал он, и щеки его порозовели. – Начинаешь соображать, а?

– Уже сообразила, что таких скверных отношений между неграми и белыми я еще в жизни своей не видывала. Ты, кстати, о них ни разу даже не упомянул. Сообразила, что хорошо бы понять, отчего твоя праведная сестрица так себя ведет. Сообразила также, что желаю знать, что произошло с моим отцом.

Доктор Финч оперся подбородком на сплетенные пальцы.

– Рождение человека – очень, знаешь ли, неприятное дело. Неопрятное, чрезвычайно болезненное, иногда – рискованное. Всегда – кровавое. Вот и цивилизация так же. Юг корчится в последних родовых схватках. На свет вот-вот появится нечто новое, и не уверен, что мне оно придется по вкусу, но, по счастью, меня здесь, вероятнее всего, уже не будет. А ты – будешь. Такие люди, как мы с Аттикусом, выходят из употребления, вымирают, и жаль только, что они уносят с собой очень существенные понятия, бытовавшие в этом обществе, где, согласись, было и немало хорошего.

– Дядя, перестань разводить турусы на колесах. Ответь мне!

Доктор Финч поднялся, перегнулся через стол, вглядываясь в племянницу. Носогубные складки и рот резко обозначили неприязненную трапецию. Глаза запылали, но голос был тих:

– Джин-Луиза, когда на человека наводят двустволку, он хватается за все, что под руку подвернется, – камень, палку, совет граждан.

– Это не ответ.

Доктор Финч зажмурился, потом открыл глаза и вперил взгляд в стол.

– Ты, дядя Джек, сегодня с удивительным искусством ходишь вокруг да около, а раньше за тобой ничего подобного не замечалось. Раньше, о чем бы я тебя ни спрашивала, ты отвечал мне прямо. Почему сейчас не хочешь?

– Не могу. Не в моей власти и не в моей компетенции.

– Сроду не слышала от тебя такого.

Доктор Финч открыл и сейчас же захлопнул рот. Взял племянницу за руку, повел в соседнюю комнату и поставил перед зеркалом в позолоченной раме.

– Посмотри на себя.

Она повиновалась.

– Что ты видишь?

– Себя. И тебя. – И вдобавок сообщила дядюшкиному отражению: – Знаешь, дядя Джек, ты хорош собой неким ужасным манером.

В зеркале она увидела, как на миг накатила на него последняя сотня лет. Он не то поклонился, не то кивнул, сказал:

– Спасибо на добром слове, мэм, – и, стоя позади, взял ее за плечи. – Гляди на себя. Больше ничего тебе не скажу. Гляди на свои глаза. На нос. На подбородок. Что видишь?

– Себя.

– А я – двоих.

– В смысле – женщину и девчонку-сорванца?

Дядюшкино отражение покачало головой.

– Нет, дитя мое. Это все на месте, не отнять, но речь не о том.

– Дядя, милый, я не понимаю, зачем ты наводишь туман…

Доктор Финч поскреб голову, и гребень седых волос встал дыбом.

– Виноват, – сказал он. – В добрый час. Иди и делай, что собиралась. Я не могу тебя остановить и я не должен тебя останавливать, Чайльд-Роланд[58]. Но это грязное дело, опасное. Такое кровавое дело…

– Дядя Джек, миленький, ты не с нами.

Доктор Финч отодвинул ее, придержал, взглянул в лицо:

– Джин-Луиза, выслушай меня внимательно. К тому, о чем мы говорили сегодня, я хочу добавить еще кое-что – и посмотрим, соберешь ли ты картинку воедино. Значит, так: то, что было второстепенным во время Войны между Штатами, осталось таковым и на той войне, которую мы ведем сейчас, и на твоей персональной войне. Вот теперь по здравом размышлении скажи, что, по-твоему, это значит.

Он выждал немного.

– У тебя получилось в духе кого-то из «малых пророков»[59], – сказала она.

– Я так и думал. Ладно, слушай дальше: когда тебе станет невыносимо, когда сердце будет рваться надвое, ты придешь ко мне. Поняла? Ты должна прийти. Обещай мне. – Он потряс ее за плечи. – Обещай.

– Да-да, я обещаю, но…

– Теперь выметайся, – сказал дядюшка. – Отправляйся куда-нибудь, поиграй с Хэнком в «почту». А у меня найдутся дела поинтересней, чем с тобой тут…

– Что, например?

– Тебя не касается. Кыш отсюда, негодная девчонка!

Джин-Луиза спускалась с крыльца и не видела, как доктор Финч, закусив губу, прошел в кухню и потеребил рыжую шубку Розы Эйлмер, как, сунув руки в карманы, он удалился к себе в кабинет и медленно походил там из угла в угол, а потом снял телефонную трубку.

Он безумен, безумен, безумен, как шляпник. Что же, такое водится за всеми Финчами. Вся разница между прочими и дядей Джеком в том, что он-то о своем безумии знает.

Она сидела за столиком на задах кафе мистера Канингема и ела мороженое из провощенного бумажного ведерка. Мистер Канингем, как человек чести, выдал ей большую порцию бесплатно в награду за то, что вчера отгадала его фамилию, и Джин-Луиза еще и поэтому любила Мейкомб – здешние люди помнили свои обещания.

Что нес дядюшка? Обещай мне… второстепенное… англосаксы… бранное слово… Чайльд-Роланд. Надеюсь, он хотя бы не утратит представления о приличиях, иначе его запрут в психушке. Он так безмерно далек от нашего века, что даже не может сходить в нужник – он ходит в ватерклозет. Однако сумасшедший он или нормальный, дядюшка – единственный из них всех, кто не сделал и не сказал такого, что…

Зачем я снова пришла сюда? Чтоб хуже было, видимо. Посмотреть на задний двор, где когда-то росли деревья, где стоял гараж, и задуматься – не приснилось ли мне все это? Вон там Джим парковал автомобильчик, на котором ездил ловить рыбу, а там, у забора, мы копали червей, а вон там я посадила бамбук, и мы потом выпалывали его двадцать лет. Мистер Канингем, должно быть, засолил почву, где он рос, потому что бамбука я больше не вижу.