Бесспорное правосудие - Филлис Дороти Джеймс

– Давайте вернемся к вчерашнему дню, – сменил тему Дэлглиш. – Возможно, вы были последним человеком, видевшим мисс Олдридж в живых. Когда это было?

– Около половины седьмого. Загрузившие ее ра-ботой стряпчие Росс и Холливел прислали краткое изложение дела. Мисс Олдридж его ждала и позвонила мне с просьбой принести резюме сразу же. Я так и сделал. Терри уже успел сбегать и сразу после шести купить экземпляр «Ивнинг Стандарт», я и газету захватил с собой.

– Газета была целая? Из нее не вынимали отдельные страницы?

– Я этого не заметил. Она выглядела не тронутой.

– И что произошло дальше?

– Да ничего особенного, сэр. Мисс Олдридж сидела за письменным столом и работала. Казалось, все в порядке – она была такая, как обычно. Я пожелал ей доброго вечера и удалился. Из секретариата я уходил последним, но сигнализацию не включил, так как видел свет в цоколе, в кабинете Ульрика. Сигнализацию у нас включает последний, кто покидает здание, а приходящие вслед уборщицы отключают ее на то время, пока работают.

Дэлглиш задал вопрос о подборе уборщиц. Нотон сообщил ему то, что Дэлглиш уже слышал от Лода. Уборщиц находило агентство мисс Элкингтон. Агентство специализировалось по уборке контор адвокатов и принимало на работу только надежных женщин. В «Чемберс» убирались двое – миссис Карпентер и миссис Уотсон. Они работали вчера вечером – с восьми тридцати, как обычно. Приходили женщины по понедельникам, средам и пятницам и оставались до десяти.

– Мы, конечно, поговорим с обеими женщинами, – сказал Дэлглиш. – Моя помощница как раз сейчас связывается с ними. Они убираются во всем здании?

– Исключая квартиру на верхнем этаже. Уборкой квартиры судьи Бутройда и леди Бутройд женщины не занимаются. Иногда, если адвокат запер кабинет, они не могут там прибрать. Это случается редко, но все-таки случается, когда адвокат оставляет на работе важные бумаги. Мисс Олдридж чаще других оставляла кабинет запертым.

– Запертым на ключ или поставленным на электронное защитное устройство?

– Она не любила все эти электронные штучки. Говорила, что они портят вид «Чемберс». У мисс Олдридж всегда был ключ, а у меня дубликат. Вот в этом шкафу я храню запасные ключи от всех кабинетов.

Во время беседы несколько раз включался факс. Нотон бросал беспокойные взгляды на аппарат. Однако его ждал еще один – последний – вопрос.

– Вы нам подробно рассказали, что было этим утром, – начал Дэлглиш. – Из дома вы вышли в семь тридцать, чтобы успеть на свой обычный поезд. Значит, в офисе могли быть около половины девятого, однако мистеру Лэнгтону вы позвонили только после девяти. Тридцать минут пропали. Что вы в это время делали?

Как бы деликатно ни был сформулирован вопрос, намекавший на сокрытие неких фактов и на необъяснимое нарушение давно устоявшегося порядка, он был в высшей степени нежелателен. Но, даже учитывая это, ответ клерка был неожиданным.

На какое-то мгновение Нотон принял такой виноватый вид, будто это он совершил убийство, но быстро собрался с духом и сказал:

– Я не сразу пошел в офис. Дойдя до Флит-стрит, я понял, что надо кое-что обдумать, и потому решил немного погулять на воздухе. Не помню точно свой маршрут, но некоторое время я шел по Эмбанкмент и затем по Стрэнд.

– И о чем же вы думали?

– Это личное. Семейные дела. – Подумав, Нотон добавил: – Главным образом о том, стоит ли принимать предложение остаться еще на год, если оно поступит.

– А оно может поступить?

– Не уверен. Мистер Лэнгтон поговаривал об этом, но ничего нельзя обещать, пока вопрос не поставлен на общем собрании коллегии.

– Однако трудностей вы не ожидали?

– Даже не знаю. Вам лучше спросить мистера Лэнгтона, сэр. Некоторые члены коллегии могут хотеть перемен.

– И мисс Олдридж в том числе? – спросил Пирс.

Нотон повернулся и взглянул на молодого человека:

– Думаю, она хотела видеть на месте клерка профессионального менеджера. Некоторые коллегии реализовали это на практике, и, кажется, вышел толк.

– Но вы надеялись продолжить работу в прежнем качестве? – допытывался Пирс.

– Пока мистер Лэнгтон занимает пост главы «Чемберс» – да. Мы пришли сюда в одном году. Но теперь все изменилось. Убийство меняет все. Не думаю, что он захочет остаться. Эта трагедия могла его сломить. Ужасное потрясение для него, для всех нас. Ужасное.

Казалось, до него вдруг дошла чудовищность потрясения. Голос его дрогнул. Не разрыдается ли он, подумал Дэлглиш. Последовало молчание, которое нарушил быстрый топот на лестнице. Вошел Феррис.

Стараясь не выдать обуревавших его эмоций, он произнес:

– Извините меня, сэр, но, похоже, мы нашли орудие убийства.

Четыре члена «Чемберс» сидели в библиотеке, почти не разговаривая друг с другом. Лэнгтон расположился во главе стола – больше по привычке, чем из намерения председательствовать. Он поймал себя на том, что всматривается в лица коллег как-то особенно пристально, и почувствовал неловкость из-за того, что те могли это заметить и не одобрить. Впервые он увидел в них не трех старых знакомых, а посторонних людей, пострадавших в одной катастрофе и оказавшихся волею судеб в зале какого-то аэропорта; он прикидывал, как каждый из них поведет себя в обстоятельствах, которые случайно свели их вместе. «Я глава коллегии, – думал Лэнгтон, – это мои друзья, братья по профессии юриста, а я даже не знаю их». Ему припомнился день, когда ему исполнилось четырнадцать лет, его день рождения, тогда он, глядя в зеркало ванной комнаты, подверг свое лицо подробному, внимательному осмотру и подумал: это я, вот так я выгляжу. А потом Хьюберт сообразил, что в зеркале отражается его перевернутое лицо, и никогда в жизни он не увидит то лицо, что видят другие, и, возможно, не только отдельные черты, но и нечто большее останется ему неизвестным. Но что можно понять по лицу? «Мы, люди, читать по лицам мысли не умеем: ведь в благородство этого вассала я верил слепо»[19]. «Макбет». Эта пьеса приносит несчастье, так, во всяком случае, считают актеры. В ней много крови. Сколько ему было лет, когда ее изучали в школе? Пятнадцать? Шестнадцать? Странно, что он помнит эту цитату, когда столько уже забыто.

Лэнгтон взглянул на Саймона Костелло, тот сидел в дальнем конце стола и раскачивался на стуле, словно хотел обрести самообладание. Хорошо знакомое, бледное, широкое лицо, глаза, казавшиеся сейчас слишком маленькими под тяжелыми бровями, золотисто-рыжие волосы, пламенем вспыхивающие на солнце, широкие плечи. Он был больше похож на игрока регби, чем на адвоката, но только в том случае, если на нем не было парика. Под париком его лицо обретало свойственную законникам серьезность. Но парики, подумал Лэнгтон, меняют всех нас, поэтому так не хочется их снимать.

Он посмотрел через стол на Ульрика – худое, утонченное лицо с непокорной прядью каштановых волос на высоком лбу, умные, проницательные глаза под очками в стальной оправе, в которых иногда появляется меланхоличный, усталый взгляд. Ульрик с его поэтической внешностью мог иногда говорить отрывистыми, полными злобы фразами, как разочарованный школьный учитель. Он по-прежнему сидел в кресле у камина, на его коленях лежала все та же раскрытая книга. Не похоже, чтобы он читал книгу по юриспруденции. Лэнгтону вдруг стало интересно – что все-таки читает Ульрик?