Люда Влассовская - Лидия Чарская

В два прыжка княжна подскочила к брату и, прежде чем я успела сообразить что-либо, с диким воплем вцепилась ему в волосы.

Андро, казалось, не ожидал такого стремительного нападения со стороны сестры; по крайней мере, он опомнился только тогда, когда острые ноготки княжны впились ему в щеки. Тогда он грубо оттолкнул ее, но, потеряв равновесие, полетел на пол вместе с прицепившейся к нему, как пиявка, Тамарой.

Я не знала, что делать: броситься ли разнимать детей или бежать к князю за помощью. К счастью, он услышал шум и появился на пороге.

— Что такое? Что случилось? — взволнованно спрашивал он меня и, не дождавшись ответа, кинулся к катавшимся по полу внукам.

С трудом оторвал он Тамару от ее брата и, рванув последнего за руку, быстро поднял его с пола и поставил перед собой.

— Ты опять раздразнил ее, бездельник! — грозно насупив свои седые брови, обратился он к мальчику.

Андро молчал. Весь в ссадинах и царапинах, он стал еще непривлекательнее прежнего. Но губы его были плотно сжаты, а глаза, глядевшие исподлобья, горели беспокойным, мрачным огнем.

— Ты опять обидел сестру? Отвечай же, негодный мальчишка! — еще грознее произнес дед, так и впиваясь в угрюмое лицо мальчика пронизывающим душу взглядом.

Андро по-прежнему молчал. Слышно было только его тяжелое дыхание, вылетавшее с шумом из груди.

Я не знаю, что было потом, потому что, схватив за руку взволнованную Тамару, поторопилась увлечь ее в сад. До нас долетели какие-то глухие звуки, но ни стон, ни плач не сопровождали их.

— Это дедушка бьет Андро! — торжествующе заявила Тамара, жадно прислушиваясь к тому, что происходило в доме. И глаза ее загорелись злыми, яркими огоньками.

— И вам не жаль брата? — укоризненно покачала я головой.

— Жаль Андро? — вскричала она с дрожью ненависти в голосе. — О, вы не знаете его! Если б вы знали, как он меня ненавидит, как мучит меня, mademoiselle! Я жалею только, когда ему мало достается от дедушки, потому что дедушка хотя и вспыльчив, но очень отходчив… Я бы уж сумела наказать его по-своему! Долго бы он меня помнил, негодный! О, как я его ненавижу, как ненавижу его, если б вы знали!

— За что? — тихо спросила я и, желая успокоить девочку, притянула ее к себе и посадила на колени.

— За все! — подхватила она с жаром. — Он не дает мне проходу, всячески мучит, терзает и изводит меня. Он портит мои вещи, таскает мои лакомства, постоянно злит меня, всячески издевается надо мной… А за что? Все за то, что дедушка любит меня больше всего на свете и сделает меня единственной наследницей всех своих богатств! Ах, mademoiselle, если б вы знали только, до чего жаден Андро и как он любит золото! Можно подумать, что он сын менялы-армянина, а не знатного князя из рода Кашидзе!

— А вы сами, Тамара, — прервала я девочку, — сделали ли что-нибудь, чтобы улучшить ваше отношение к брату?

— Как так? — широко раскрыла она свои большие глаза.

— Ну, стерпели ли вы хоть раз его обиду? Смолчали ли вы хоть когда-нибудь на его оскорбление?

Она подумала немного, потом произнесла, забавно наморщив брови:

— Я понимаю вас, mademoiselle Люда! Вы говорите об учении Христа, приказывавшего подставить правую щеку тому, кто ударит по левой.

— Ну да, да! — произнесла я, обрадованная тем, что моя дикарка уже знакома отчасти с учением Нового завета. — Кто говорил вам об этом, Тамара?

— Барбале, — ответила она, — Барбале, раздевая меня по вечерам, говорит мне иногда о Боге… Но, mademoiselle Люда, я не могу так поступать, как указал Христос! Я ненавижу Андро и готова выцарапать глаза негодному мальчишке…

— Он — брат ваш! — тихо произнесла я, лаская рукой ее растрепанную головку.

— Я не хочу такого брата, — вскричала она, топнув ногой, — я не хочу его! У меня есть теперь сестра! Ведь вы захотите быть моей сестрой, mademoiselle Люда?

И она с врожденной кошачьей ласковостью прижалась ко мне и, заглядывая мне в глаза своими звездами-глазами, повторяла:

— Ведь вы сестра моя, да, сестра? Ответьте же, mademoiselle Люда, ответьте же поскорее!

Не приласкать ее в такую минуту было невозможно. В ней было столько обаятельного и трогательного, в этой милой, юной дикарке, что я невольно забыла о жестокой, злой девочке, которой она представлялась мне за минуту до этого. И я, подчиняясь моему порыву, наклонилась к ней и нежно поцеловала ее глаза, черные, как ночь, и горящие, как алмазы.

Моя новая жизнь в Гори совсем захлестнула меня. Целые дни я была неразлучна с хорошенькой Тамарой. Мы гуляли, разговаривали или сидели молча, наслаждаясь прелестью восточного лета, благоухающего и ясного, как сама весна.

Иногда князь Кашидзе приказывал седлать для нас лошадей, и мы ездили верхом в сопровождении старого Сумбата, верного слуги их дома. Цветущие долины Грузии расстилались перед нами во всей своей пышной красоте. Иногда мы углублялись в горы, любуясь ясным и синим небом, жемчужными облаками, сливавшимися вдали со снежными вершинами далеких исполинов Эльбруса и Казбека. Ловкая, быстрая и отважная княжна ездила верхом как лихая джигитка. Она сделала мне несколько драгоценных указаний, и скоро я постигла не хуже ее искусство верховой езды.

Иногда мы ездили в предместье Гори, в забытую усадьбу князя Джавахи. Там, на зеленом обрыве, в виду грузинского кладбища, на котором покоились останки последних Джаваха, я рассказала Тамаре трогательную повесть другой маленькой девочки, радовавшейся и страдавшей в этом старом гнезде. Тамара все свое детство провела в Тифлисе, где дедушка ее командовал полком, и только с выходом в отставку старого Кашидзе они переселились в Гори, в старый родовой дом князя. Поэтому она не знала своей маленькой кузины, хотя Барбале, вынянчившая Нину Джаваху и перешедшая с ее смертью в дом Кашидзе, уже много раз рассказывала девочке о покойной. Тамара с жадностью слушала и ее, и мои рассказы. Особенно мои, конечно…

Впрочем, что бы ни рассказывала я ей, она слушала с одинаковым интересом. Восприимчивая, горячая натура девочки жаждала все новых и новых впечатлений. Ко мне она привязалась с необыкновенной верностью и преданностью и слушалась меня беспрекословно во всем.

Так, однажды утром, войдя в ее спальню, я увидела старую Барбале, стоявшую на коленях перед постелью княжны и с трудом натягивающую чулки на ее стройные ножки, которыми она болтала и дрыгала поминутно.

— Что это такое? — с удивлением произнесла я при виде этой картины. — Как, Барбале, вы одеваете такую большую девочку?

— Княжна не может одеваться сама, — произнесла покорно старуха.

— Полно, Барбале! Вероятно, у вас есть дело на кухне, не требующее задержки, — тоном, не допускающим возражений, сказала я ей, — ступайте же к нему, а вашу княжну одену я сама.