От снега до снега - Семён Михайлович Бытовой

а через месяц-полтора бегом бегут к поезду с чемоданом на плече. А пейзаж! Специально для поэтов!

Один из активнейших строителей молодой области, он всегда говорил о ней с восхищением, мечтал о том времени, когда люди раскроют тайны ее богатейших недр.

— Кладезь, кладезь у нас. Надо только копнуть поглубже эту землю-матушку! — постоянно говорил Генрих Львович приезжающим в Биробиджан корреспондентам. — Когда окрепнут колхозы, область начнет развиваться главным образом как промышленная. По данным геологии, долина между Бирой и Биджаном богата полезными ископаемыми, особенно оловом. А Лондоковские меловые горы могут обеспечить стройматериалом весь Дальний Восток. А какая тайга у нас! Корабельные сосны, ясень, бархат, тис! Так что, пожалуйста, ставь в своей статье вопросы поконкретнее, поострее...

Таким был Генрих Львович, неутомимый труженик, жизнелюб, немного даже романтик.

Вот о ком можно сказать, что сгорел на работе, ради которой он, человек уже в летах, не жалел ни времени, ни сил...

«Крайком ВКП(б) с прискорбием извещает о преждевременной кончине товарища Генриха Львовича Казакевича, редактора газеты «Биробиджанер штерн», члена партии с 1919 года, активного строителя Еврейской автономной области».

«Редакции газет «Тихоокеанская звезда», «Тревога», «Тихоокеанский комсомолец», «Пограничный транспортник», «Рабочий путь» и «Знамя пионера» с прискорбием извещают о смерти большевика-журналиста, редактора газеты «Биробиджанер штерн» товарища Казакевича Генриха Львовича, последовавшей после непродолжительной тяжелой болезни 23 декабря 1935 года в 5 часов 20 минут в гор. Биробиджане».

«Для увековечения памяти одного из первых активных строителей Еврейской автономной области, редактора областной газеты «Биробиджанер штерн», члена Бюро обкома ВКП(б) и Облисполкома Казакевича Генриха Львовича, Президиум Облисполкома постановляет:

1. Присвоить строящемуся в г. Биробиджане звуковому кино имя товарища Казакевича.

2. Переименовать Валдгеймскую улицу в г. Биробиджане в улицу Казакевича.

3. Принять похороны тов. Казакевича на счет Облисполкома.

4. Выдать семье покойного единовременное пособие в размере 3000 рублей.

5. Установить ежемесячную пенсию жене покойного Евгении Борисовне Казакевич в размере 400 рублей...»

И первое, о чем я подумал, застыв над газетой: «А как же теперь будет без Генриха Львовича Эммануил?» Он был для него больше чем отец. Он был ему друг, советчик, наставник, с ним сын делился своими творческими замыслами, ему первому читал все, что выходило у него из-под пера.

Спустя много лет, когда Эммануил Казакевич был, что называется, в зените славы, дважды лауреат Государственной премии, мы как-то во время одной из наших встреч заговорили о Генрихе Львовиче. И Эммануил с печалью в голосе сказал:

— Теперь мой отец был бы мне особенно нужен. — И, помолчав, добавил: — Да ты сам это отлично знаешь.

А 6 февраля 1936 года Липкин прибежал ко мне с только что присланной из Биробиджана газетой.

— Читай, какое новое горе свалилось на нашего товарища.

И вот что я прочел:

«Обком ВКП(б) Евр. А. О. и Облисполком выражают свое глубокое сочувствие тов. Казакевичу Эмме по поводу смерти его матери Евгении Борисовны Казакевич, последовавшей после тяжелой и продолжительной болезни 5 февраля в 1 час. 45 м. дня».

Евгения Борисовна пережила своего мужа на полтора месяца.

Так один за другим два тяжелых удара обрушились на Эммануила.

Несколько месяцев он не приезжал в Хабаровск.

— Лед тронулся, господа присяжные заседатели! — распахнув дверь, прямо с порога закричал Эммануил. — Пошли смотреть! Ведь это пограндиозней, чем у Льва Николаевича Толстого!

Я не сразу сообразил, что он имеет в виду, и, обрадовавшись, что Эмма после столь долгого отсутствия наконец приехал в Хабаровск, принял его слова за шутку.

— Садись, буду тебя угощать жареным гусем. Таких у нас продают гусей в гастрономе — мечта поэта!

— Пошли, увидишь настоящую мечту поэта, — горячо возразил он. — Амур тронулся!

— Что же это ты — прямо с поезда сбегал на Амур?

Он снял очки, протер их концом шерстяного шарфа и водворил на место.

— Понимаешь, только свернул с Волочаевской на улицу Карла Маркса, вижу — толпы людей бегут в сторону Амура. Спрашиваю одну гражданку, что случилось, а она, глянув на меня с презрением и жалостью одновременно, говорит: «Вы что, молодой, человек, нездешний? Амур тронулся!» Тут уж я волей-неволей, что называется, влился в поток и тоже побежал. Картина, скажу тебе, захватывающая. И тут я подумал о тебе. И так мне тебя жалко стало, что пропускаешь этакое зрелище, что решил сходить за тобой. Так что пошли!

Конечно, все это он придумал. Но я охотно согласился полюбоваться ледоходом.

На улице Карла Маркса, кстати, было, как всегда в этот час, не так уж и много людей. А в парке стояли с десяток любопытствующих, и интересовала их не сама картина грандиозного ледохода. Они смотрели, как с самолетов, летящих на бреющем, сбрасывали небольшие бомбы в реку, чтобы льдины не повредили железнодорожный мост.

Прошедшей ночью Амур тронулся. Почерневший лед кое-где еще лежал большими полями, а местами уже трещал, ломался, образуя целые горы.

Эммануил был весь внимание. Он то и дело протирал пальцами стекла очков, провожал глазами плывущие вниз высокие ледяные горы.

Поначалу было туманно и очень ветрено. Потом небо очистилось, стало выше, брызнуло яркими, хотя и нетеплыми лучами солнце.

— Ну, что я тебе говорил! — глянув на меня сбоку поверх очков, произнес Эммануил. — Разве не мечта поэта? — И добавил с иронией: — А ты говорил, жареный гусь. — И негромко, прерывисто засмеялся.

Когда мы часу в одиннадцатом, позавтракав гусем, пошли в редакцию, нас встретил бывший секретарь Биробиджанского горкома партии Яков Левин. Теперь он заведовал в крайкоме промышленным отделом и возглавлял соцбытсектор.

Начало апреля — время неотпускное, и путевки, присланные из Москвы, «горели». И Яков Левин, как говорится, с ходу предложил нам поехать в Кисловодск.

— Ну, босяки, решайте, — торопил он. — Сегодня я говорю «да», а завтра, быть может, скажу «нет».

— Если дадите и на проезд, то и мы скажем «да», — в тон произнес Эммануил и посмотрел на меня вопросительно.

— Да! — сказал я.

— Через час чтобы пришли с заявлениями, — сказал Левин. — А я в это время согласую вопрос с Лаврентьевым.

В редакции мы продиктовали машинистке заявления и ровно через час были в крайкоме. Но к путевкам еще требовались курортные карты,