Слуги правосудия - Энн Леки

Медтехник быстро принялась за дело, и неожиданно я оказалась на столе (я шла за лейтенантом Оун; я чинила одежду, которую оставила Два Эск на пути в хранилище; я ложилась на свои маленькие, узкие койки; я протирала столешницу в кают-компании подразделения), и я видела и слышала, но никак не управляла новым телом, и охвативший его ужас повысил частоту пульса у всех сегментов Один Эск. Рот нового сегмента открылся, и он завопил и услышал смех рядом. Я задвигала руками и ногами, крепления развязались, и, скатившись со стола, я упала на пол с полутораметровой высоты с болезненным глухим стуком. «Не надо, не надо, не надо», — мысленно говорила я этому телу, но оно не слушало. Его тошнило, оно было напугано, оно умирало. Оно собралось и поползло, испытывая головокружение, туда, где его ничто не волновало, пока оно оттуда не выпало.

Затем — руки у меня под мышками (в других местах Один Эск замерла), влекущие меня вверх, и лейтенант Оун.

— Помоги, — прохрипела я не на радчааи. Проклятый врач вытащил тело без приличного голоса. — Помоги мне.

— Все в порядке. — Лейтенант Оун разжала руки и, обняв нового сегмента, притянула меня поближе. Он дрожал, ему по-прежнему было холодно после анабиоза и от ужаса. — Все в порядке. Все будет в порядке.

Сегмент глотал воздух и всхлипывал; казалось, этому не будет конца, и я подумала, что его, возможно, вывернет… пока процесс подключения наконец не завершился и он не оказался в моей власти. Я прекратила всхлипывать.

— Ну вот, — сказала лейтенант Оун. Возмущенная. Чувствуя тошноту. — Так гораздо лучше. — Я видела, что она снова злилась, или, возможно, это эхо страдания после того, что было в храме. — Не причиняй вреда моему сегменту, — отрывисто и резко произнесла лейтенант Оун, и я осознала, что, глядя по-прежнему на меня, она говорила с медтехником.

— Я ничего такого не сделала, лейтенант, — ответила медтехник с некоторым пренебрежением в голосе.

У них уже был подобный разговор, более длительный и ожесточенный, во время аннексии. Она тогда заявила: «Это же не человек. Оно пролежало в хранилище тысячу лет, это всего лишь часть корабля». Лейтенант Оун пожаловалась командиру Тиунду — та не поняла, отчего так рассердилась лейтенант, и так ей и сказала, но после этого я больше не имела дела с этим врачом.

— Если ты столь щепетильна, — продолжила врач, — быть может, ты не на своем месте.

Лейтенант Оун в ярости развернулась и вышла, не сказав больше ни слова. Я повернулась и приблизилась к столу, слегка волнуясь. Этот сегмент уже противился, и я знала, что этого врача совершенно не трогает, будет ли мне больно, когда она вставит броню и остальные имплантаты.

Вначале, пока я привыкала к новому сегменту, он всегда был очень неуклюжим, время от времени ронял предметы, от него исходили сбивающие с толку импульсы, он испытывал приступы то страха, то тошноты. Все шло, казалось, наперекосяк. Но через неделю или две он успокаивался — по большей части. Иногда сегмент так и не начинал функционировать нормально, и его следовало удалить и заменить. Тела, конечно, обследуют, но гарантий это не дает.

Его голос оказался не таким, какие мне нравились, и он не знал никаких интересных песен. Таких, что я бы не знала. Я никак не могла избавиться от некоторого определенно абсурдного подозрения, что медтехник выбрала именно это тело, чтобы меня позлить.

После быстрого мытья, в котором я оказала содействие, и переодевания в чистую форму лейтенант Оун предстала перед командиром Тиунд.

— Оун. — Командир подразделения указала лейтенанту на стул напротив. — Я рада, разумеется, что ты вернулась.

— Благодарю, командир, — сказала лейтенант Оун, садясь.

— Я не ожидала увидеть тебя так скоро. Я была уверена, что ты пробудешь внизу несколько дольше. — Лейтенант Оун не ответила. Командир Тиунд подождала пять секунд в тишине, а затем сказала: — Я бы спросила, что произошло, но мне приказано этого не делать.

Лейтенант Оун открыла рот, вдохнула, чтобы заговорить, и остановилась в удивлении. Я ничего не сказала ей о приказах не спрашивать о случившемся. Лейтенанту Оун соответствующих приказов ничего никому не говорить не поступало. Я подозревала, что это некая проверка, которую — я была в этом вполне уверена — лейтенант Оун пройдет.

— Что, плохо? — спросила командир Тиунд. Жаждая узнать больше, искушая судьбу уже этим вопросом.

— Да, командир. — Лейтенант Оун опустила взгляд на свои руки в перчатках, лежащие на коленях. — Очень.

— Твоя вина?

— Все, что у меня под надзором, — на моей ответственности, не так ли, командир?

— Да, — подтвердила командир Тиунд. — Но я с трудом представляю, чтобы ты сделала что-нибудь... неправильное. — Это слово было очень важным на радчааи, имея отношение к триаде справедливости, правильности и пользы. Используя его, командир Тиунд подразумевала нечто большее, чем просто ожидание, что лейтенант Оун будет следовать уставу или профессиональной этике. Она намекала на свои подозрения, что за произошедшими событиями таилась некая несправедливость. Хотя она, несомненно, не могла сказать это простым языком — она не знала никаких обстоятельств дела и, конечно, не желала создать впечатление, что они ей известны. И если лейтенанту Оун предстояло наказание за некое нарушение, она не хотела открыто принимать сторону Оун вне зависимости от своего частного мнения.

Командир вздохнула — возможно, из-за подавленного любопытства.

— Ладно, — продолжила она с наигранной живостью. — Теперь у тебя много времени, чтобы налечь на спортзал. И ты изрядно отстала в подтверждении сертификата снайпера.

Лейтенант Оун выдавила лишенную веселья улыбку. В Орсе не было ни спортзала, ни места, хотя бы отдаленно напоминающего стрельбище.

— Есть, командир.

— И, лейтенант, пожалуйста, не поднимайся на медицинскую палубу, если только не будет действительно нужно.

Я видела, что лейтенант Оун хотела возразить, пожаловаться. Но это тоже оказалось бы повторением уже состоявшегося некогда разговора.

— Есть, командир.

— Свободна.

К тому времени как лейтенант Оун наконец вошла в свою каюту, почти наступило время ужина — официального приема пищи в кают-компании вместе с другими лейтенантами Эск. Лейтенант Оун сослалась на изнеможение — и это на самом деле не было ложью: она спала менее шести часов с тех пор, как покинула Орс почти три дня назад.

Она сидела на своей койке согнувшись, с широко раскрытыми глазами, пока не вошла я, расшнуровала ее ботинки и сняла куртку.

— Ладно, — сказала она тогда, закрыла глаза и подняла ноги на койку. — Я поняла намек. — Она уснула через пять секунд после того, как опустила голову на постель.

На следующее утро восемнадцать из двадцати моих лейтенантов Эск стояли в кают-компании подразделения, пили чай и ждали завтрака. По традиции они не садились за стол без самого старшего лейтенанта.