Пещера - Жозе Сарамаго

Не за горами день, когда мы узнаем, как жилось Найдёну на новом месте, скоро ли приноровился он к этого места обстоятельствам, тяжело ли далось привыкание к новой хозяйке, смогла ли она неусыпной заботой и безграничной лаской развеять печаль от того, что с ним поступили так несправедливо. Нам же сейчас надлежит двинуться путем Сиприано Алгора, да, всего лишь следовать за ним, сопровождать его шаткий лунатический шаг. Ну а попытки понять, как могут уживаться в душе одного человека столь противоположные чувства, в данном, рассматриваемом нами случае – глубочайшая радость и острейшая боль – понять, а потом отыскать или создать заново то единственное имя, которым можно будет обозначить совершенно особенное чувство, порожденное сшибкой двух других, многажды предпринимались в прошлом и всякий раз оканчивались ничем, не достигая цели, постоянно удалявшейся, подобно линии горизонта, и не добирались даже до порога двери невыразимостей, тщетно надеявшихся обрести выражение. Язык человеческий пока не умеет, а может быть, и никогда не научится познавать, признавать и передавать все то, что человеку дано постичь опытом и чувством. Кое-кто уверяет, что главная причина этой неимоверной трудности коренится в том обстоятельстве, что люди сотворены по большей части из глины, которая, как услужливо объясняет нам энциклопедия, есть мелкозернистая осадочная горная порода, пылевидная в сухом состоянии, пластичная при увлажнении и состоящая из фрагментов минералов размером одна двести пятьдесят шестая тысячная миллиметра. И по сию пору, сколько бы витков ни сделали языки, не отыскалось имя этому.

Сиприано Алгор меж тем прошел всю улицу, свернул на магистраль, делившую деревню надвое, и ни лётом, ни бегом, ни ползком, ни шатко, но, представьте, и ни валко, а так, словно мечтал высвободиться из своей телесной оболочки, но постоянно застревал в ней, поднялся по склону туда, где ждал его пикап с дочерью и зятем. А с неба, которое вроде бы еще недавно не сулило осадков, вдруг нерешительно и вяло пошел дождик из тех хоть и недолгих, но успевающих вселить печаль в людей, которые с проворотом колеса покинут милые сердцу места, и даже Марсал почувствовал, как засосало под ложечкой. Сиприано Алгор сел в машину на оставленное ему место впереди, рядом с водителем, и сказал: Ну, поехали. И следующее слово произнес, лишь когда подъехали к Центру, когда вошли в грузовой лифт, поднявший их со всем скарбом на тридцать четвертый этаж, когда открыли дверь в квартиру, когда Марсал воскликнул: Ну вот и добрались, лишь после всего этого открыл гончар рот, откуда донеслось несколько членораздельных звуков, да и те – не собственного производства, а лишь повторявших с небольшим дополнением слова зятя: Верно, вот и добрались. В свою очередь, Марта и Марсал тоже были не слишком словоохотливы в пути. Единственные слова, хоть отчасти заслуживающие упоминания в этой истории, причем исключительно с целью дать представление о людях, про которых только упоминалось здесь, прозвучали, когда пикап проезжал мимо дома родителей Марсала: Ты предупредил их, что уезжаем, спросила Марта. Да, позавчера еще, когда приехал из Центра, побыл у них недолго, такси ждало. Сейчас зайти не хочешь. Нет, надоело мне с ними спорить, вот уже где у меня эти споры. И все же. Ты вспомни, как они себя вели, когда мы с тобой у них были, неужто хочешь еще раз испытать такое. Но ведь это же как-никак твои родители. Вот именно. Что. Как-никак. Ну, так говорится. Да, есть слова, которые на первый взгляд кажутся всего лишь необязательным во всех смыслах украшением фразы, но если задуматься и понять, куда они могут привести, – пугают. Как-никак, сказала Марта, это просто способ сказать, что, мол, ничего не попишешь, так тому и быть, или замена неуместного здесь слова «смирение». Короче говоря, родителей не выбирают, сказал Марсал, какие есть, с теми и живи. Не забывая, что и мы когда-нибудь для кого-нибудь станем родителями, добавила Марта. В этот миг – не раньше и не позже – Марсал посмотрел направо и сказал с улыбкой: Само собой разумеется, разговор про распри отцов и детей к вам отношения не имеет, но Сиприано Алгор ничего в ответ не сказал, а только неопределенно повел головой. Марте, сидевшей за Марсалом, виден был профиль отца, повернутый к ней в три четверти. Что-то у него с Изаурой было, подумала она, наверняка он не просто так зашел, отдал собаку и вышел, слишком долго он там пробыл, не может быть, чтобы они ничего не сказали друг другу, не знаю, что бы отдала, лишь бы узнать, чем он так озабочен, лицо вроде бы спокойное, но такое лицо бывает у того, кто не вполне в себе, у того, кто избежал опасности и сам не верит, что остался жив. Она поняла бы много больше, если бы смогла прямо взглянуть отцу в лицо, анфас, иначе говоря, и сказала бы, наверно: Знаю эти непролившиеся слезы, которые наворачиваются на глаза и там же высыхают, знаю эту счастливую муку, нечто вроде мучительного счастья, это иметь – и не иметь, это быть – и не быть, это хотеть – и не мочь. Но еще не пришло Сиприано Алгору время ответить ей. Они уже выехали из деревни, оставив позади три разрушенных дома, и теперь движутся по мосту над темными и смрадными водами реки. Впереди, посреди поля, полускрытое зарослями куманики, стоит археологическое сокровище – гончарня Сиприано Алгора. Всякий скажет, что десять тысяч лет минуло с тех пор, как здесь были выгружены последние остатки некой древней цивилизации.

Когда на следующее утро Марсал, спустившись со своего тридцать четвертого этажа, заступил на смену уже в статусе внутреннего во всех смыслах охранника, вымытая, вычищенная, прибранная квартира, где все, привезенное из старого дома, нашло себе место, ждала, что теперь и обитатели ее займут подобающие им места. Дело было не простое, человек – не вещь, которая куда поставили, там и стоит, человек движется, думает, спрашивает, сомневается, допытывается, интересуется, и пусть даже, побежденный привычкой повиноваться, в конце концов рано или поздно подчиняется предметам, не следует полагать, что подчинение это окончательно и бесповоротно. Первый вопрос, который предстояло решить новым насельникам, не считая, понятно, Марсала Гашо, продолжавшего свою обычную и привычную деятельность по обеспечению безопасности людей и имущества, изначально или в силу вновь возникших обстоятельств связанных с Центром, да, так вот, первый, настоятельно требовавший ответа вопрос формулировался так: А что же я теперь буду делать. Марте предстоит вести дом, в свое время произвести на свет ребенка и растить его, и этого более чем достаточно, чтобы целиком занять ее дни и, вероятно, ночи тоже. Но поскольку, о чем уже сказано было выше, люди не только делают, но и думают, то не стоит удивляться, что она спрашивает себя, не прерывая трудов, которыми занята уже час, а будет – еще двое суток: А что же я теперь буду делать. Во всяком случае, не она, а Сиприано Алгор пребывает в самом бедственном положении – когда смотришь на свои руки и сознаешь, что они низачем не нужны, когда смотришь на часы и сознаешь, что наступающий час ничем не будет отличаться от часа истекающего, когда думаешь о завтра и сознаешь, что оно будет таким же пустым, как сегодня. Сиприано Алгор – не мальчик, он не станет целый день валяться на кровати, еле вместившейся в его каморку, думая об Изауре Мадруге, повторяя слова, которые они сказали друг другу, воскрешая – если можно употребить столь громкое слово в отношении нематериальной сферы, – воскрешая в памяти поцелуи и объятия, которые они дарили друг другу. Многие, конечно, заявят сейчас, что лучшее снадобье от скорбей Сиприано Алгора – спуститься прямо сейчас в гараж, сесть в пикап и отправиться в гости к Изауре Мадруге, без сомнения, терзающейся сейчас там, вдали, тем же томлением плоти и духа, ибо для него, для мужчины, которого жизнь уже не одарит перво- или хоть второстепенными творческими ли, коммерческими ли триумфами, обрести любимую женщину, да еще, по собственному ее признанию, питающую к нему ответное чувство, – это ли не удача, это ли не наивысшая благодать. Но подобным образом станет рассуждать лишь тот, кто совсем не знает Сиприано Алгора. Точно так же, как уже однажды заявил нам, что нельзя посвататься к женщине, если не имеешь средств обеспечить хотя бы собственное существование, он и сейчас сказал бы, наверно, что не в его правилах пользоваться благоприятным стечением обстоятельств и вести себя так, словно право на удовлетворение известных надобностей, вытекающее из этого, простите, стечения, оправдывается не только достоинствами и заслугами, коими он украшен, но и даруются самим фактом принадлежности к мужскому полу и тем, что обратил свое мужское внимание на понравившуюся ему женщину. Иначе говоря, иначе, а также проще и откровенней, менее всего Сиприано Алгору хочется, несмотря на неизбежно связанные с одиночеством тяготы и печали, выглядеть перед самим собой неким субъектом, который время от времени приходит к любовнице, а уходит от нее, унося воспоминания не более возвышенные, нежели о недурно проведенном часочке или славной ночке, встряхнувшим чувства и размявшим тело, уходит, запечатлев рассеянный поцелуй на щеке со стершейся пудрой, а в данном, конкретном, занимающем нас случае – потрепав по голове собаку со словами: Счастливо оставаться, Найдён. Впрочем, у Сиприано Алгора имеются в запасе еще два способа выскользнуть из темницы, в которую нежданно превратилась эта квартира, не говоря уж, понятно, о незамысловатом средстве, приносящем лишь временное и недолгое облегчение, – время от времени подходить к окну и сквозь стекло озирать небо. Первый способ – выбраться в город, то есть Сиприано Алгор, всю жизнь живший в маленьком, никому не известном поселке, а о городе знавший лишь, что он у него на пути, сможет теперь в свое удовольствие послоняться, пошататься, поглазеть, распушить перья, как с насмешливой фигуральностью выражались с тех стародавних пор, когда дворяне и придворные кавалеры носили перья на шляпах и выходили из дому проветрить их и себя заодно. Кроме того, к его услугам парки и публичные сады, где ближе к вечеру любят собираться пожилые люди, по лицам и ухваткам судя – пенсионеры или безработные, что по сути – два способа сказать одно и то же. Он сможет присоединиться к ним, подружиться с ними и азартно играть в карты до темноты, до тех пор, пока старчески подслеповатые глаза еще отличают красную масть от черной. Проиграется – попросит реванша, выиграет – даст отыграться другим, здешние правила просты и быстро усваиваются. Второй способ, само собой разумеется, – это сам Центр, где он теперь проживает. Он, конечно, знал его и раньше, хоть и не так хорошо, как город, потому что никак не мог удержать в памяти те немногие маршруты, по которым ходил – неизменно в сопровождении дочери – кое-чего прикупить. Сейчас, так сказать, весь Центр принадлежит ему, преподнесен ему на блюдечке из света и звука, и можно бродить по нему сколько вздумается, тешить слух легкой музыкой и зазывными голосами. Если бы в тот раз, когда семейство приехало сюда смотреть новое жилье, оно воспользовалось лифтом на противоположной стороне, то во время медленного подъема смогло бы оценить, помимо новых галерей, бутиков, салонов, эскалаторов, мест встречи, кафе и ресторанов, много всякой всячины, ничем, ни разнообразием, ни завлекательностью, не уступающей перечисленному, – карусель с лошадками, карусель с ракетами, детская площадка, площадка для лиц преклонного возраста, тоннель любви, подвесной мост, поезд-призрак, кабинет астролога, букмекерская контора, тир, поле для гольфа, одна клиника класса люкс, другая классом пониже, кегельбан, бильярдная, шеренги настольного футбола, исполинская карта, тайная дверь и дверь с табличкой: Испытайте первозданность чувства, дождь, ветер и снег на выбор и по желанию, китайская стена, тадж-махал, пирамида хеопса, храм карнак, лиссабонский акведук, действующий круглые сутки, монастырь в мафре, башня клириков, фьорд, летнее небо с белыми облачками, озеро, настоящая пальма, скелет тираннозавра и тираннозавр совсем как живой, гималаи с их эверестом, амазонка с индейцами, каменный плот, христос на корковадо, троянский конь, расстрельная команда, электрический стул, архангел с трубой, спутник, комета, галактика, гигантский карлик, карликовый гигант и, наконец, столь пространный список чудес и диковин, что и восьмидесяти лет праздной жизни не хватит, чтобы насладиться ими с толком, даже если родишься в Центре и шагу не ступишь наружу.