Вокруг себя был никто - Яков Шехтер

– Вернадский, кстати, одно время учился у психометристов, но потом, когда гонения усилились, порвал всякие связи. Жаль, он был способным человеком и мог бы способствовать распространению знаний.

– Чего жаль? Или кого? – спросила Лора.

– Жаль, что он мало успел выучить, иначе бы его теория о ноосфере выглядела бы куда убедительней.

– Тогда я любила Еву, люблю и сейчас, несмотря на все причиненное мне горе. Есть люди, легко меняющие привязанности, быстро переходящие от гнева к смеху, от любви к раздражению. Я устроена по-другому; если чувство вошло в мою душу, его очень трудно извлечь или переменить.

– Из вас получится замечательная жена, Лора, вашему Паше можно только позавидовать.

– Он уже не мой, и завидовать ему не стоит. Но вот, уже как бы конец разговора, а я еще толком не приступила к объяснениям.

Я взглянул на часы. Десять минут двенадцатого. С такими темпами можно опоздать на лекцию.

Лора перехватила мой взгляд:

– Да-да, я потороплюсь.

После первого рассказа о Потоке Ева возвращалась к нему еще несколько раз. По всему выходило, будто я оказалась избранной для высшей цели, о которой Ева говорила туманными фразами вроде «взобраться на крышу мира». Честно говоря, меня будущее не очень интересовало, будущее страшило и сулило неприятности. Я спряталась в скорлупу «здесь и сейчас» и не хотела, не желала думать о «завтра». Пока мне было хорошо.

В один из дней Ева попросила меня приехать раньше обычного.

– Поедем к морю, – сказала она. – Ты не соскучилась?

Море я видела каждый день на бульваре, но предложение было сделано таким заманчивым тоном, что я тут же согласилась:

– Да, соскучилась.

– Это не то море, которое ты видишь из клетки набережной, – продолжила Ева, – я имею в виду духовное море. Море духа, откуда берет свое начало Поток. Сегодня я постараюсь познакомить вас поближе.

Она ждала меня возле дома, одетая, словно для джогинга: просторная блуза, облегающие рейтузы, на ногах кроссовки. Я впервые увидела Еву на улице, вне ставшего уже привычным интерьера, и подивилась: до чего хороша! В машину она уселась ловким движением, от нее исходили энергия и уверенность.

– На десятую станцию, – сказала она, вместо приветствия чуть потрепав меня по плечу. По дороге, за несколько минут, Ева рассказала мне больше, чем за последние несколько месяцев.

– Раньше много спорили о строении и составе Земли, но сегодня уже признано, что земное ядро состоит из железа с примесью никеля. Внешняя часть ядра, мантия, находится в расплавленном состоянии, а внутренняя – твердое. Не строй большие глаза, – она еще раз прикоснулась к моему плечу, – скоро все поймешь.

В мантии магма бурлит, порождая большие и малые завихрения, внутри нашей планеты «клокочут» совершенно невероятные процессы. Извержения вулканов, выбрасывающие магму на поверхность, очень эффектны и производят на человечество большое впечатление, но происходящее внутри оказывает куда большее влияние на повседневную жизнь людского рода. Завихрения под земной корой создают невидимые и неосознаваемые вибрации, а в результате трения огромных масс металлов возникают магнитные потоки.

Металлическое ядро Земли обуславливает земной магнетизм, постоянный фон, а потоки и завихрения – магнитные аномалии. Проникая сквозь разломы в коре, они создают особые точки, «места силы», научившись пользоваться которой, можно достичь очень многого.

Первыми, кто по настоящему овладел силами геомантии, были древние египтяне, они научились находить «места силы» и аккумулировать энергию с помощью пирамид. Вообще говоря, любое каменное сооружение больших размеров, построенное на «месте силы» превращается в концентратор: замкнутые пространства, ограниченные камнем, резонируют, собирая энергию. Как это происходит, я не знаю, но, если ты будешь хорошей девочкой, я познакомлю тебя с Мастером, и он ответит тебе на любые вопросы.

– С кем, с кем,– переспросил я Лору. – С Мастером?

– Да, с Мастером. И меня это слово окончательно убедило, что Ева говорит правду. Мне даже начало представляться, будто ее группа – одно из боковых направлений психометрии, вроде «ныряльщиков». Уж больно все походило на правду.

– Обезьяна тоже очень похожа на человека. Такие же голова, руки, ноги, лицо похоже, только не бритое. Но разве кому-то придет в голову произвести ее в люди?

– Ну, где же вы были раньше? Куда подевались все умные, понимающие, опытные, когда меня мотало из одной больницы в другую? Почему тогда мне ничего не подсказали!?

– Лора, мой Ведущий часто повторял: чем дальше люди отклоняются от правды, тем больше они склонны считать того, кто отстраняется от зла, глупцом или негодяем.

Она опустила голову.

– Вы правы, я сама во всем виновата. Извините.

Стало тихо. В коридоре приглушенно гудел пылесос, видимо, уборщицы принялись чистить ковровое покрытие. Солнце скрылось, за окнами снова воцарился серый полумрак осени, с посвистыванием холодного ветра и лохматым подбрюшьем низко летящих облаков. Молчит девочка. Чуть не плачет, но молчит. Придется помочь.

– Да, значит, Ева пообещала познакомить вас с Мастером. Она выполнила обещание?

– Выполнила. – Лора подняла голову, в глазах блестели слезы, но выражение лица оставалось вполне твердым. Владеть собой она умеет достаточно хорошо.

– Она вообще выполнила все, что обещала, я не могу ее ни в чем обвинить.

Так вот, мы приехали довольно быстро, Ева показывала, куда сворачивать, и вскоре я запуталась в лабиринте переулков и дачных улочек. Они были необычайно живописны: старые акации вдоль дороги, заросли плюща, вьющегося по оградам, домики, скрытые в глубине садов за глухими калитками. Мы остановились в конце Черноморской улицы; внизу открывалось море, Ланжерон, Карантинная гавань.

Ева достала ключ и отворила калитку, прорезанную в высокой ограде из камня-ракушечника. Мы прошли мимо двухэтажного дома и оказались в заглохшем саду, возле небольшого строения, похожего на сарай или дворницкую. Двухэтажный дом и сад, словно крепостные стены, защищали его от чужих взоров. Серебряное солнце поздней одесской осени согревало плющ на стенах дворницкой, едва ощутимое дыхание моря мягко прикасалась к лицу.

– Посидим? – предложила Ева, указывая на скамейку под шелковицей. Мы уселись рядышком на прогретую солнцем, почерневшую от времени и дождей скамейку и продолжали молчать. В саду стояла тишина, только снизу долетал чуть слышный шум прибоя. Есть минуты, когда все, произносимое собеседником, принимаешь за чистую правду. Ева, как видно, знала о волшебном воздействии скамейки и сада и, выждав несколько минут, начала говорить.

– Мы с тобой давно идем к этому разговору, правда? – она доверительно накрыла мою руку своей. – Ты понимаешь, о чем я говорю?

Да, я понимала и ждала разговора, но все равно оказалась не готова.