Всю ночь напролет - Конни Брокуэй

Ему нужна была она, а вовсе не ее поимка и даже не возвращение злополучного письма. Его влекло к ней с такой силой, что это чувство превратилось в настоятельную потребность.

— Знаете, что мне кажется самым забавным, капитан? — Воровка нагнулась к нему еще ближе, ее бормотание теплыми капельками дождя орошало его губы.

Ее глаза блеснули из-под темной маски. Он был не в состоянии произнести хоть слово. Пожалуй, он хотел слишком многого. Эта женщина привязала его к стулу и заставила его испытать сполна собственное бессилие перед голосом плоти. Но, что еще хуже, она вынудила его, в чьей жизни и так не оставалось места для иллюзий, отречься от той единственной иллюзии, в которую ему хотелось поверить. Она заставила его забыть Энн Уайлдер.

— У меня даже нет при себе вашего проклятого письма, — произнесла она с хрипотцой в голосе, ее губы находились лишь в нескольких дюймах от него. — Все ваши старания напрасны!

Тут ее губы прижались к его рту. Одной рукой она обхватила его за голову, а другую положила ему на грудь. Ее язык принялся ласкать линию его рта с каким-то мрачным, страстным упоением. Целый поток ощущений пробежал по его телу, накапливаясь в чреслах. Боже милосердный!

Он забыл и о свободе, и о жажде мести ради иного, куда более сильного стремления. Джек подался вперед, насколько позволяли ему удерживавшие его веревки, чтобы быть к ней поближе.

Она откликнулась на его немую мольбу. Как только его язык ожил у нее во рту, она протяжно застонала и провела ладонью по его груди и животу, после чего опустила руку еще ниже.

Джек крепко зажмурился, едва ее пальцы коснулись его напрягшейся плоти. Он крепко стиснул зубы, сдерживая крик восторга, чтобы не дать ей возможность упиваться своей победой. Затем она принялась его ласкать с какой-то болезненной горячностью, и он невольно ахнул от удовольствия. Его тело выгнулось дугой, бедра были приподняты ей навстречу.

Обуревавшее его желание заставило забыть обо всех былых интригах, хитроумных замыслах и заботах. Он хотел получить от нее то, что могла дать ему лишь она одна из всех женщин на свете, — конец его мучительной тоске.

Какую бы цену она с него ни запросила, он был готов заплатить.

Воровка трепеща прижалась к его груди, а ее руки между тем торопливо шарили по его телу. Джек наклонил голову, чтобы поцеловать ее снова. Веки женщины были сомкнуты.

— Дай мне свои губы, — потребовал он хриплым шепотом. — Не противься. Дай мне…

Она оторвалась от него и попятилась назад, с трудом удержавшись от падения. Ее глаза округлились. Джек взревел от ярости, будто голодающий, у которого выхватили из-под носа блюдо с едой.

Она тут же отпрянула в сторону, а Джек тем временем снова налег на путы, пытаясь высвободиться с неистовой решимостью. Она всхлипнула — о, как сладок был этот звук ее поражения для его слуха! — и, словно больной к склянке с опиумом, опять подползла к нему. Глаза воровки испытующе смотрели на него, ее губы, такие прелестные в своей уязвимости, чуть заметно дрожали под черной маской. Ее рука легла на его бедро. В порыве досады он снова стиснул зубы и зажмурился.

— Что тебе от меня нужно, черт возьми? — спросил он властным тоном. — Что бы это ни было, кончай с этим поскорее!

Ее слабый возглас вернул его к действительности быстрее любых слов. Он снова почувствовал веревки, врезавшиеся в его запястья, услышал свое тяжелое, как у зверя, дыхание, ощутил запах пота и мускуса, исходивший от его собственного, охваченного возбуждением тела.

Она не собиралась утолять его низменные потребности. Страх, пробудившийся в ней, пересилил плотское влечение.

Глупая, ей незачем его бояться. О Господи, он готов рухнуть к ее ногам, умоляя об одном прикосновении, одном поцелуе, одном объятии… Разве он не…

Слишком поздно Джек понял, в чем только что себе признался, и догадался, что она с ним сделала. Он отдал все долгие годы борьбы с собственными страстями за одну возможность ею обладать. Будь она трижды проклята!

В безмолвной ярости Джек пытался высвободить руки из веревок. Он как будто снова превратился в вечно голодного мальчугана из работного дома, которого собственное невежество и отчаяние обрекли на убогую жизнь, ничем не отличавшуюся от тюремного заточения. Он снова был подростком, привыкшим осыпать бранью всех прочих обитателей этой вонючей дыры из ненависти не столько к ним, сколько к самому себе. Ибо он не переставал сопротивляться, а сопротивление неизбежному только делало боль еще нестерпимее.

Бичи, которые нередко пускали в ход надсмотрщики в работном доме, были ничто в сравнении с мукой, порожденной самой простой потребностью. Он мог оградить себя от их жестокости. Он мог обратить ту боль себе на пользу и извлечь из нее урок. Однако боль неутоленного желания была не способна научить его ничему, кроме одного — желать еще большего, пока не обернулась для него проклятием.

О, ей и впрямь следовало бы держаться от него подальше, бежать от него со всех ног, спрятаться хоть в самом дальнем закоулке ада — все ее усилия тщетны, ибо он найдет ее и там.

— Освободи меня!

Нащупав позади себя шпагу, все еще лежавшую на полу, воровка резким движением поднялась на ноги и снова приставила острие к его горлу.

— Нет!

Веревки натирали ему запястья, на пеньке проступили темные пятна крови.

— Не двигайтесь! — скомандовала она, и ее голос дрожал в такт колыхавшемуся кончику шпаги. Вытянув шею, она осмотрелась в поисках пути к отступлению.

— Почему ты не разделалась со мной? — Последним усилием ему удалось наконец высвободить свою искалеченную руку. Затем он подался вперед. Стул за спиной рухнул на пол, обрывки рубашки упали к его ногам.

Взгляд воровки случайно упал на его плоть, и она на миг прикрыла глаза.

Джек не преминул воспользоваться этим неожиданным проявлением стыдливости и ухватился рукой за острие шпаги, поранив себе ладонь. И опять кровь.

Воровка в панике вцепилась обеими руками в эфес шпаги, пытаясь вырвать у него оружие. Свободной рукой он притянул ее к себе за затылок. Она отчаянно сопротивлялась, а он между тем все крепче сжимал ее в объятиях, принимая на себя удар за ударом.

Она запыхалась и перестала что-либо соображать. Он был слишком рослым и сильным, к тому же не на шутку разгневанным. «Боже праведный, — мелькнуло в голове у Энн, пока она в истерике пыталась вырваться из его хватки, — неужели я действительно надеялась взять над ним верх?»

Слезы струились по ее лицу, однако они лишь прикрывали желание, которое, как голодный зверь, во весь голос требовало утоления. Бог свидетель, оно жило в ней уже очень давно, но еще никогда не проявлялось так грубо и открыто. Где-то в глубине души она не только жаждала этого противоборства, но и желала победы Джеку. Она хотела, чтобы запах этого мужчины, разгоряченного и охваченного яростью, заполонил все ее существо, хотела чувствовать вплотную к своему телу гладкую поверхность его живота и видеть над собой его крепкую стать…