Ведьмина зима - Кэтрин Арден

— Сделал, — жалобно сказал Константин, дрожа от холодного пота. Он стал епископом. Получил роскошь, соответствующую статусу. Люди Москвы поклонялись ему с диким пылом. Но это не помогало ему ночью, когда ему снились мертвые руки.

Теперь в скриптории Константин отвернулся от деревянной панели и увидел черта за ним. Его дыхание покинуло его. Он не мог привыкнуть к присутствию демона. Зверь знал его мысли, будил от кошмаров, шептал советы на ухо. Константин не освободится от него.

«Может, я и не хочу», — думал Константин в моменты прояснений в голове. Когда он смотрел на черта, его один глаз уверенно глядел в ответ.

Зверь видел его.

Константин ждал голоса Бога так долго, но он молчал.

Этот черт не переставал говорить.

Ничто не убирало кошмары Константина. Он пытался пить медовуху, чтобы крепче спалось, но от этого только болела голова. Константин в отчаянии попросил у монахов кисти и деревянные панели, масло, воду и краски, стал писать иконы. Когда он рисовал, его душа была только в глазах и руке, разум утихал.

— Я вижу, что ты рисуешь, — едко сказал Медведь. — В монастыре, один. Зачем? Ты же хотел земные радости, божий человек.

Константин провел рукой по рисунку на панели.

— У меня есть радости. А это? Разве не красиво? — его голос был полон иронии, икона была написана человеком без веры.

Медведь заглянул поверх плеча Константина.

— Странный рисунок, — сказал он, протянул толстый палец к картине.

Там был Святой Петр. Он был с темной бородой, диким глазами, ладони и ступни кровоточили, он слепо смотрел на небо, где ждали ангелы. Но глаза ангелов были плоскими, как мечи в их руках. На небесах его будто приветствовала армия у ворот. Петр не был спокоен. Его глаза видели, ладони взмахивали с эмоциями. Он был живым, каким дар Константина и голод, который священник не мог убрать из своей души, мог его сделать.

— Очень красиво, — сказал Медведь, обводя линии, не касаясь. Он был почти потрясен. — Как ты делаешь картину такой… живой? У тебя нет магии.

— Не знаю, — сказал Константин. — Мои руки двигаются сами. Что ты знаешь о красоте, чудище?

— Больше тебя, — сказал Медведь. — Я прожил и увидел куда больше. Я могу оживить мертвое, хоть это лишь насмешка над жизнью. Это… нечто другое.

В том глазе было удивление? Константин не был уверен.

Медведь повернулся к деревянной панели на стене.

— Ты все еще должен провести службу в соборе. Забыл об уговоре?

Константин отбросил кисть.

— А если нет? Бросишь меня? Заберешь мою душу? Будешь пытать?

— Нет, — Медведь легонько коснулся его руки. — Я пропаду, брошусь в огненную яму и оставлю тебя одного.

Константин замер. Один? Наедине с мыслями? Порой этот черт казался единственно настоящим в этом кошмарном жарком мире.

— Не оставляй меня, — сказал Константин хриплым шепотом.

Толстые пальцы гладили его лицо удивительно нежно. Большие голубые глаза смотрели в серый глаз, на лицо в шрамах. Медведь выдохнул ответ в ухо Константину:

— Я был один сотню жизней людей, скованный на поляне под неменяющимся небом. Ты можешь творить жизнь руками, я такого не видел. Зачем мне покидать тебя?

Константин не знал, радоваться или бояться.

— Но, — прошептал Медведь, — собор.

* * *

Дмитрий не был согласен.

— Службу для всей Москвы? — спросил он. — Отец, подумай. Люди падают от жары, их могут затоптать. Чувства уже на пределе без общего созыва молиться, потеть и целовать иконы, хоть это и обрадует Бога, — последнее он добавил после мига паузы.

Медведь наблюдал скрытно и сказал с довольным видом:

— Люблю логичных людей. Они всегда пытаются объяснить невозможное, но не могут. А потом они ошибаются. Давай, монах. Ослепи его словами.

Константин не подал виду, что услышал, лишь поджал губы. Но сказал вслух недовольным тоном:

— Это воля Божья, Дмитрий Иванович. Если есть шанс снять проклятие с Москвы, нужно его использовать. Мертвые заразили Москву страхом, а если меня поздно позвали? А если появится что — то хуже упырей, и мои молитвы его не остановят? Нет, лучше всему городу помолиться вместе, может, это покончит с проклятием.

Дмитрий еще хмурился, но согласился.

* * *

Для Константина мир стал менее реальным, когда он надел новую бело — красную робу с высоким воротником. Он напрягся, пот стекал ручьями по спине, когда он прижал ладонь к двери собора.

Медведь сказал:

— Я хочу войти.

— Так входи, — сказал Константин отвлеченно.

Черт издал нетерпеливый звук и сжал ладонь Константина.

— Ты должен провести меня с собой.

Константин сжал кулак в руке демона.

— Почему ты не можешь войти сам?

— Я — черт, — сказал Медведь. — Но я и твой союзник, божий человек.

Константин провел Медведя в собор с собой, с горечью посмотрел на иконы.

«Видите, что я делаю, когда вы не говорите со мной?» — Медведь с любопытством огляделся. Посмотрел на позолоту, на рамы икон в камнях, на сине — красный потолок.

На людей.

Собор был полон людей, все толкались, покачивались, от них воняло потом. Они собрались перед иконостасом, плакали и молились, на них смотрели святые и черт с одним глазом.

Медведь вышел с духовенством, когда двери открылись. Глядя на толпу, он сказал:

— Неплохо. Давай, божий человек. Покажи свою силу.

Константин начал службу и не знал, для кого это делал: для следящей толпы или слушающего демона. Но он направил всю боль изорванной души туда, пока собор не зарыдал.

Константин ушел в свою келью в монастыре, которую оставил, несмотря на хороший дом. Он лег без слов на пропитанную потом простыню. Его глаза были закрыты, и Медведь не говорил, но был там. Константин ощущал его удушающее присутствие.

Наконец, священник выпалил, не открывая глаза:

— Почему ты молчишь? Я сделал, как ты просил.

Медведь сказал, почти рыча:

— Ты рисовал то, что не скажешь. Стыд, печаль и скучный отдых. Это все на лице твоего Святого Петра, и сегодня ты пел то, что не можешь произнести. Я ощущал это. А если кто — то поймет? Пытаешься нарушить обещание?

Константин покачал головой, глаза были еще закрыты.

— Они услышат то, что хотят слышать, увидят то, что хотят видеть, — сказал он. — Они без понимания сделают то, что я чувствую, своим.

— Тогда, — сказал Медведь, — люди — дураки, — он оставил это. — В любом случае, сцены в соборе должно хватить, — теперь он звучал удовлетворенно.