Право на убийство - Сергей Бортников

— Вы были правы, — ворчал он при этом. — Те козлы свои рапорты порвали, а мне отдувайся!

— Я же предупреждал…

— Из-за вас в Питере такой хай подняли!

В том, что «шум на весь Питер» — не выдумка зашуганного опера, я убедился спустя какой-то час, когда ко мне в камеру, чуть ли не прямиком из телестудии, наведался сам «Хозяин» — начальник «СИЗО-1», немолодой, крепко полысевший полковник.

Зашел, отправил охрану в коридор и, прикрыв дверь, заговорил со мной вовсе не как с заключенным и потенциально опасным преступником, а прямо-таки по-приятельски и по-соседски. Попросил никому не рассказывать о нарушениях режима в «Крестах», особенно о карцере и моей потасовке с начальником оперчасти.

— Пойми, мне всего несколько месяцев до пенсии осталось, а тут — ЧП за ЧП. Мисютин сбежал, теперь с тобой проблемы. По всем телеканалам только и трезвонят, что про издевательства над известным художником. Выручи, не сдавай меня, быть может, я тебе еще пригожусь…

— Каким образом?

— Да мало ли как? Может, кто-то из знакомых к нам попадет… От сумы да от тюрьмы — не зарекайся! Пенсия — это само собой, а я пока что со службы уходить не собираюсь…

— И как вы поможете несчастным?

— Лучшая камера, телевизор, передачки, неограниченное общение с родственниками, адвокатами. Я еще не раз смогу быть полезен вам… даже лично вам! Представьте ситуацию: Барона поймают, доставят в «Кресты», и на допросах он станет утверждать, что именно вы его подбили на побег, запросив круглую сумму за содействие!

Что в такой ситуации должен сделать творческий интеллигент, впервые столкнувшийся с теневыми сторонами правосудия? Правильно, «сраженный такой убийственной аргументацией», я дал ему слово, что буду молчать. И слово сдержал! Когда ранним утром следующего дня меня выпустили из тюрьмы, под воротами «Крестов» толпилась ватага журналистов.

— Правда ли, что вас держали в одиночке и в карцере?

— Вас избивали охранники или офицеры?

— Верно ли, что вы искалечили начальника оперчасти?

Вопросов было много, но на все я отвечал коротко:

— Нет!

Хотя моя беззубая, с несколькими еще не сошедшими синяками и ссадинами физиономия свидетельствовала прямо о противоположном…

В августе 1993 года состоялась моя первая встреча с Андреем Андреевичем.

По утрам я имел обыкновение совершать пробежки до стадиона «Зенит» и обратно. Когда чувствовал, что физической нагрузки недостаточно, — добавлял несколько кругов по беговой дорожке стадиона.

В то летнее утро, предвещавшее редкий для Северной столицы знойный день, следом за мной в широко раскрытые ворота этого, с каждым днем все больше приходящего в упадок, спортсооружения шмыгнул невысокий неказистый мужчина чуть старше сорока лет, в неприметном сером костюме. Его глаза скрывались за темными очками. Человек присел на трибуне в первом ряду и стал наблюдать за мной.

На дорожках и в секторах разминался не я один, но слежку я чувствовал безошибочно. Опасений утренний наблюдатель не вызывал, но вычислить, кто такой и почему заинтересовался моей персоной, следовало.

Вариантов, впрочем, было не слишком много, и, намотав три круга по беговой дорожке, я решил, что это либо посланник от Ивана Ивановича (что менее вероятно), либо его преемник.

Я не встречался с Иваном Ивановичем уже почти четыре года, но никаких комплексов по поводу этого не испытывал — и раньше-то, в славные восьмидесятые, мы виделись всего три-четыре раза. В восемьдесят четвертом — в Ботаническом саду и в восемьдесят девятом — на Балхаше. Об этом я уже рассказывал. В промежутке между этими событиями состоялась мимолетная встреча здесь, в Петербурге, в скверике с памятником А.С. Попову. Тогда Иван Иванович просто поздравил меня с присвоением очередного звания и поставил задачи на «перестроечный период».

Нет, все же четыре. В восемьдесят третьем мы оба участвовали в подготовке «Вымпеловцев», но тогда Иванов не признался, что знает меня, и подал знак, чтобы и я не проявил излишних эмоций. В результате со стороны это выглядело так, словно встретились два незнакомых человека, занимающиеся одним и тем же делом, чуть ли не машинально пожали друг другу руки и растворились в толпе соратников. Взгляды же, которыми они обменялись, весьма трудны для описания сторонним наблюдателем…

А утренний зритель сразу обращал на себя излишнее внимание: и одет не так, вроде и неприметно — но не к месту и не ко времени; и очки эти с очень темными стеклами… В телевизионных и киношных версиях детективов сотрудников секретных служб почти всегда показывают в очках. Всевозможные пресс-службы и действующие сотрудники различных ведомств часто посмеиваются над этим штампом, не задумываясь, что такой стереотип создают сами: небезызвестные кагэбисты Крючков и Калугин практически никогда не снимали очков. Тем более перед кинокамерами и объективами фотоаппаратов.

Непрофессионально? Или самодемонстрация, стремление предупредить меня?

Когда я выбегал со стадиона, человек в сером костюме поднялся со своего места и бросил в мою сторону:

— Эй, постойте, вам привет от Иванова!

Все правильно, я так и предполагал, только кто ты — посланник или преемник?

— А где он сам? — я предвосхитил ход событий.

— Уехал в Могадишо!

Бедный Иван Иванович! Интересно, что с ним случилось? Спрашивать об этом было бессмысленно, и я поинтересовался только, когда это произошло.

— Накануне Нового 1992 года. А теперь, не пора ли нам познакомиться, — меня зовут Андрей Андреевич!

— Шнобель!

Мужчина рассмеялся:

— Вы, наверное, забыли, что мне известно ваше подлинное имя, подполковник Филиппов? Или Семенов, как вы предпочитаете, чтобы вас называли?

Я промолчал.

— Мы уже довольно давно общаемся с вами посредством зашифрованных донесений. И, надо сказать, Центр доволен вашей работой. Скажу больше — только московский и санкт-петербургский внутренние агенты справляются со своими задачами. Остальные в подавляющем своем большинстве срослись с преступными кланами и существуют, по сути, на средства из бандитских общаков. А видимость деятельности имитируют, периодически сдавая малозначительные фигуры из уголовного мира, которые чаще всего им подсовывают сами бандиты. Придется принимать меры…

Я не ответил ничего, да и человек не ждал никакого ответа. А чтобы мы не торчали в распахнутых воротах, предложил вернуться на трибуну.

Мы были одни на всю бетонную чашу — только внизу, в полусотне метров, на дорожках и поле, бегали и размахивали руками несколько парней, — поэтому могли беседовать вполне свободно и раскованно. Правда, я подсознательно ощущал, что у моего собеседника во внутреннем кармане пиджака находится включенный диктофон, но это меня не смущало — в своем кругу нам полагалось быть предельно откровенными, да и что, собственно говоря, я должен утаивать?