Убийства на фоне глянца - Алисия Хименес Бартлетт

– И чем закончилась встреча?

– Завтра его вызовет к себе судья. Будем надеяться, за ночь министр успеет обдумать свое положение и посоветоваться с адвокатом. Надеюсь также, что до него наконец дойдет: имеются убедительные свидетельства того, что Росарио была его любовницей. И как только это до него дойдет, дальше все побежит без сучка и задоринки. Даст официальные показания и тот чиновник, который настучал на министра. Вряд ли у последнего останется выбор, придется покаяться.

– Думаешь, убийство – его рук дело?

– Трудно сказать наверняка, но после завтрашних допросов многое прояснится.

– Не хотелось бы мне оказаться в его шкуре, – заметил Гарсон, вонзая зубы в овощной пирог.

– И мне тоже, ведь нынешней ночью ему придется объясняться с женой. Как нетрудно предсказать, это обернется настоящей семейной трагедией, хотя никогда не знаешь, чего следует ждать от женщин. Может, она была в курсе, что у него есть любовница, но посчитала за лучшее помалкивать.

Я пропустила мимо ушей эту ядовитую реплику.

– А он был знаком с Вальдесом?

– Ты считаешь, министр сознался бы в этом? Нет, он выбрал другую тактику – все начисто отрицать.

– А у нас для тебя припасен сюрприз.

– Правда? – спросил он, совсем как Хамфри Богарт, которого уже ничем в жизни не удивишь.

– Один из наших подозреваемых признался: он лично сообщил Вальдесу, что Росарио Кампос – любовница министра.

– А сам он откуда об этом узнал?

– От Росарио. Они были знакомы. А зовут его Хасинто Руис Норуэлл, он…

– Да знаю я, кто он такой. Моя бывшая жена часто покупала желтые журналы.

– И тебя совсем не удивляет, что они с Росарио оказались знакомы?

– А почему бы и нет! Девушка работала секретарем-администратором на конгрессах, была дочерью небедного барселонского коммерсанта. Она вращалась в тех же кругах, что и он. Судя по всему, так же Росарио познакомилась и с министром, о чем я уже говорил. А каким образом вы вышли на Руиса Норуэлла?

– Он один из тех, кому Вальдес в последние месяцы сильно нагадил, но его знакомство с Росарио – чистая случайность.

– В том мире, где мы сейчас вынуждены крутиться, не бывает чистых случайностей, Петра: все друг друга знают, встречаются на банкетах и вечеринках, это круг постоянный и не слишком широкий.

– А мне всегда казалось, что их легион.

– Это нас легион, тех, кто должен пахать изо дня в день.

– Тут вы очень даже правы, инспектор, – не сумел промолчать Гарсон, так как было задето его классовое чувство.

– Хорошо, значит, теперь нет никаких сомнений в том, что оба наши дела связаны между собой. Осталось только обнаружить главное – связующее звено. Может, Вальдес попытался при помощи Росарио шантажировать министра? Тот и расправился с обоими, а чуть позже – еще и с нашим информатором…

– Надо доложить обо всем этом комиссару Коронасу. Ты сама ему позвонишь или на меня понадеешься?

– Лучше позвони ты, Молинер. Интересно, как он поведет себя в такой ситуации? Вполне ведь способен забрать дело Вальдеса у нас с Гарсоном.

– С чего бы это?

– Ну, ты ведь самый авторитетный инспектор в нашем комиссариате. Кроме того, когда женщина расследует преступление, которое затрагивает людей такого уровня…

Он с удивлением посмотрел на меня:

– Шутишь?

– Нет, говорю на полном серьезе.

– Неужели ты не знаешь, какие у нас в комиссариате ходят разговоры? То, что Коронас явно выделяет тебя, – общее мнение. Факт остается фактом: в последнее время он поручал тебе самые громкие дела. Только и слышишь: Петра Деликадо знает, как и с кем себя вести, она умная, у нее есть чутье, а посмотрите, как ловко она обходится с подозреваемыми, на нее всегда можно положиться… Коронас вечно ставит тебя всем нам в пример.

– Видать, чтобы скрыть свое истинное отношение.

– Петра, ты ошибаешься, уж поверь мне.

– Может, и ошибаюсь, но как только стало известно, что Росарио Кампос была связана с влиятельными людьми, дело передали тебе.

– Потому что у меня тут есть определенный опыт, и вряд ли в решении Коронаса сыграла роль моя принадлежность к мужскому полу.

Гарсон, занимаясь своим десертом, вполуха прислушивался к нашей пикировке, но тут он оторвал взгляд от тарелки и произнес:

– Даже не пытайтесь, инспектор Молинер, вам ее ни в жизнь не переубедить.

Затем на лице его застыло смирение мученика, готового и дальше покорно нести свой крест, и они обменялись красноречивыми взглядами, в которых читалась мужская солидарность.

– Женщины… – начал было Молинер, но я решительно перебила его:

– Женщины – это не какая-то особая раса, не отдельный социальный слой и не проклятый Богом род, дорогой Молинер. Просто с нами всегда очень плохо обходились, можно сказать, выливали на нас ведра помоев. Это, пожалуй, и породило некие наши пороки, однако чаще всего они объясняются реальной ситуацией.

– Но ты, по крайней мере, не станешь отрицать, что у вас, женщин, есть одно общее свойство?

– Какое же?

– Вы совершенно непредсказуемы.

Гарсон загоготал. Он был страшно доволен, что кто-то перехватил у него эстафету в этом вечном споре. Молинер же, улыбнувшись, со значением добавил:

– Петра, Петра, крепкая как камень[26].

– Философский. Знаешь, что такое философский камень?

– Нет, должен признаться, не знаю.

Гарсон опять рассмеялся, теперь, казалось, уже без всякого повода:

– Видите? Вот она вас и уела, инспектор. Так оно всегда и бывает: в самый неожиданный момент – бац, загнет что-нибудь такое очень культурное, и вы в полном дерьме.

Его вроде бы даже обрадовала моя гипотетическая победа в этой совершенно нелепой диалектической перепалке. Я слегка похлопала Молинера по плечу в знак того, что это надо воспринимать как чистую игру:

– А не думаете ли вы, что хватит уже попусту болтать и пора отправляться на покой?

На самом деле Молинер был неплохим парнем, во всяком случае, сейчас он без малейшего намека на обиду ответил:

– Вот единственная здравая мысль, высказанная за весь сегодняшний вечер.

До нашей гостиницы было рукой подать, так что долго идти нам не пришлось.

Как только мы переступили порог, я ее увидела. Она сидела в кресле и с самым невинным видом читала журнал. Неужели глаза меня не обманывают?

– Аманда! – Я не смогла скрыть своего изумления.