Внутренний голос - Рени Флеминг

Думаю, на свете очень мало людей, которым на самом деле безразлично, что о них напишут. Мы же в большинстве своем балансируем между тем, чтобы принимать советы критиков близко к сердцу, и игнорировать их. Я постоянно вынуждена напоминать себе, что такая уж у нас профессия: вечером работаешь, а утром читаешь о себе в газете. Со временем ко всему привыкаешь, но иногда хочется отрастить кожу потолще.

Все критические статьи можно условно разделить на три категории: те, которые пишут в начале твоей карьеры, когда надеются открыть в тебе великий талант; чуть менее восторженные, когда тебя уже разглядели повнимательнее; а затем доброжелательные, ностальгические отзывы — просто потому, что тебе удалось так долго продержаться на сцене. Все меняется, и рано или поздно неминуемо настанет день, когда тебя превзойдет молоденькая певица. Есть отличный анекдот об отношении театрального руководства к артистам на разных этапах их карьеры.

«Кто такая Рене Флеминг?» «Достаньте мне эту Рене Флеминг!» «Достаньте мне дешевую Рене Флеминг!» «Достаньте мне молодую Рене Флеминг!» «Кто такая Рене Флеминг?» Я пытаюсь шаг за шагом приготовиться к каждому новому периоду своей жизни. Недавно Мэтью Эпштейн посоветовал мне изменить отношение к работе: «Вам пора перестать карабкаться наверх, пора признать, что сложнее всего удержать занятую позицию». Нужно постоянно самосовершенствоваться и все время заниматься тем, что тебе интересно, — тогда и публика оценит твой выбор.

Я обратилась к знаменитому спортивному психологу Джиму Лоэру и спросила, нуждаются ли по-прежнему в помощи те, кто всего уже достиг. Оказывается, слова поддержки необходимы и теннисисту, вышедшему в финал Уимблдона, и футболистам, вышедшим в финал Суперкубка, и успешным сопрано. Цель — помочь остаться на пике формы, когда на тебя оказывают наибольшее давление. Джим дал мне несколько отличных советов по этой части, правда, каждый раз, когда я читаю его инструкцию, я представляю себя на пятидесятиярдовой отметке, орущей на тренера со свистком на шее.

Чем ты успешнее, тем больше людей захотят вывалять тебя в грязи и увидеть твои страдания. Они будут виться над тобой, как стервятники. Это чувство диаметрально отличается от того, которое ты испытывала по мере продвижения наверх, когда все вокруг радовались за тебя и оказывали поддержку. Чтобы остаться на вершине, требуются невероятные усилия. Давление, которое ты ощущаешь, — совершенно обычное дело.

Разве все то же самое нельзя сказать четырнадцатилетней девочке с ракеткой?

Ты хочешь преодолеть границы, сделать то, чего никогда не делала раньше. Будь активнее, не зажимайся. Если твоя цель просто получить причитающееся по заслугам, тебе конец. Двигайся вперед, потому что это дар, радость. Тебе нравится то, что ты делаешь, и до последнего вздоха ты хочешь становиться лучше. Самая большая ошибка, которую совершают люди: когда каждый хочет отщипнуть от них маленький кусочек, они не говорят «нет», но злятся и обижаются (очень похоже на то, что Леонтина Прайс называла «шумихой». — Примеч. автора). Некоторые специально изматывают себя, чтобы получить передышку. Реши, сколько времени тебе потребуется для того, чтобы зализать раны, отдохни и возвращайся. Любому в твоем положении приходится с этим сталкиваться.

Эти советы побудили меня остановиться и решить, чего я действительно хочу достичь. Если коротко, я хочу расти профессионально.

Время от времени мне по-прежнему неловко признаваться в собственных амбициях. У слова «амбициозный» слишком часто неприятный привкус, как будто для удовлетворения амбиций нужно непременно идти по головам и первой лезть в дверь. Для меня же амбиции — это внутренняя мотивация. Дело не в том, насколько высоко мне удастся забраться, но в том, насколько глубоко я смогу раскрыть собственный потенциал. Как точнее решить роль? Сколько еще глубины, света и эмоций я могу обнаружить в своем голосе? Что я чувствую во время выступления и как сильно могу воздействовать на зрителей? Амбиции для меня — это желание работать и готовность бесстрашно исследовать свою душу. В конце карьеры я хочу сознавать, что выложилась на сто процентов и преуспела в искусстве пения больше, чем когда-либо мечтала.

Когда я на сцене, мне хочется заставить публику забыть о том, что я пою. Это удается, если я уверена в технике пения и не зацикливаюсь на ней во время исполнения. Конечно, совсем игнорировать ее тоже нельзя. В любой партии найдется пара фраз или особенно сложных нот, исполнять которые на автопилоте слишком рискованно. Но в целом актерская игра подобна вождению: садясь за руль, думаешь не о том, как ехать, а о том — куда. Надо полагать, нечто похожее происходит со спортсменами. Кроме уверенности в своих силах требуется еще немного вдохновения, и тогда зрителям начинает казаться, будто ты ретранслируешь музыку, а не поешь ее. Сама я в таком состоянии отвлекаюсь от музыкальной составляющей и бросаюсь исследовать новые стороны роли, ускользнувшие от меня в прошлом.

Если мне попадается длинная фраза, я сначала мысленно придаю ей форму и только потом выпускаю наружу. Зрительно ее можно представить как горную гряду. Форма отражает не столько движение мелодии, сколько эмоциональную суть. Где ее наивысшая точка? Какое место самое драматичное? Меняется ли динамика или фраза остается неподвижной? Ответы на эти вопросы приходят на репетициях и в моменты вдохновения. Если все кусочки мозаики складываются, получается задуманный образ, неповторимый и неуловимый.

Готовясь к роли, я внимательно работаю над текстом, учусь произносить слова максимально четко, чтобы меня слышали и понимали. Не забываю я и о музыкальной специфике: когда брать дыхание; как сделать фразу выразительной; надо ли петь легато, то есть соединять ноты воедино без швов, или предпочесть стаккато, маркато, глухие ноты и выразительные ударения? Хотя композитор оставляет подробнейшие инструкции на каждой странице, требуется собрать всю волю в кулак, чтобы внимательно изучить партитуру, разобраться в мельчайших деталях, а потом еще выучить их наизусть. Лучше потратить массу времени, чем прочитать ноты поверхностно и страдать от невыразительной интерпретации или неправильной трактовки композиторского замысла.

Хороший дирижер старается поощрять на репетициях творческие поиски исполнителей, а также пытается создать единый ансамбль из певцов и оркестра. Джеймс Ливайн, в том числе, и потому стал таким выдающимся дирижером, что обладает подобной интеллектуальной мощью.

После того как предварительная работа над музыкальной частью завершена, появляется постановщик со своей визуальной и драматической концепцией оперы. Многие режиссеры отдельно ставят каждую сцену, например: Фигаро сидит посреди огромной кровати и поет, а Сюзанна не замечает его и вместо ответа по ошибке заключает в объятия Керубино. Мизансцены позволяют понять, кто, что и в какой момент делает. Для меня это самая неприятная часть работы. К счастью, она быстро заканчивается, и мы воссоединяемся с коллегами по цеху. Мы играем, как актеры в театре, только роли у нас не драматические, а вокальные. Это ограничивает нашу свободу, когда дело доходит до слов, но в то же время объединяет, ведь все мы находимся в равном положении. Мы можем трактовать текст по своему усмотрению, придумывать смысловые ударения, выделять или, напротив, смягчать фразы. Для пущей выразительности мы можем использовать лицо и тело.