Путешествие к центру Москвы - Михаил Липскеров

Выжил только один колокол, весом триста двадцать пудов, с храма Святой невинно убиенной Фанни Каплан, что на Благуше. В ночь перед снятием колокол таинственным образом исчез. Под утро его видел пастух сайгаков Али Горобченко. Под пытками он показал, что собственноручно наблюдал, как колокол самостоятельно двигался от храма в сторону. В какую именно сторону, Горобченко сказать не мог, потому что не различал их по причине глубокой и безнадежной неграмотности. Зачем грамотность пастуху сайгаков? И его подвесили за яйца. Вообще это была в те года самая модная казнь. Красиво!

На самом деле колокол уволок с помощью Господа нашего Иисуса Христа иеродиакон Димитрий из местечка Солунь. А без Божьей помощи четырехпудовому иеродиакону, хоть он и из самой Солуни, уволочь трехсотдвадцатипудовый колокол нет никакой возможности. Во всяком случае, я об этом не читал ни у Тацита, ни у Ключевского, ни у самого Чжана ибн Сины.

Когда на месте храма Святой невинно убиенной Фанни Каплан воздвигли мечеть Аль Цзян Цин, на минарете обнаружился колокол. Естественно, с помощью Господа нашего Иисуса Христа. И в то время, как начинался намаз и муэдзин заводил свой азан:

Аллахуакбар!

Ашхаду алля иляха илляллах.

Ашхаду алля иляха илляллах.

Ашхаду алля иляха илляллах.

Ашхаду алля иляха илляллах.

Ашхаду анна мухаммадар-расулюллах.

Ашхаду анна мухаммадар-расулюллах.

Хаййа галяс-салях!Хаййа галяс-салях!

Хаййа галяль-фалях!Хаййа галяль-фалях!

начинал бить колокол. (С помощью Господа нашего Иисуса Христа. А так чего ему бить?) И за этим битьем правоверные не могли услышать:

Аллахумма рабба хазихид-дагватит-таммати

уас-салятил-каимати

ати мухаммаданил-василата, уаль-фадыйлята

уабгacхy макамам-махмуданиллази уагаттах.

На молитву уже никто не шел. А это потрясение основ. И снять этот е...учий колокол никто не мог. Даже после того, как иеромонаха Димитрия из местечка Солунь повесили на колокольем языке. Догадайтесь за что. С этого момента халифат стал рушиться. И порушился. До основанья. А затем вокруг колокола выстроили храм и назвали его храмом Великомученика Димитрия Солунского. Позднее к колоколу были добавлены другие колокола. Но этот, хоть и не был самым большим, считался главным. Ибо на нем были отпечатки яиц иеромонаха Димитрия из местечка Солунь.

А потом вступили и малые колокола. Я прикинул, что для этого фельдфебелю потребовались обе-две руки, обе-две ноги. Ну и х...й, само собой. Куда ж в нашей жизни без х...я? И еще шесть конечностей, чтобы бить во все колокола одновременно. Или – три, чтобы по очереди. Бриарей, однако, отдыхает. Фельдфебель бил в эти колокола и... Ребята, господа-товарищи, джентльмены!.. Я вам скажу!.. Да чего говорить... Если ни словами, ни пером... Ежели чувства... Если все, бл...дь, понимаете... Все!!! Россия, одним словом. Фельдфебель – вторым.

Бом-бом! Трям!

Бом-бом! Трям!

Сленк-сленк, сленк-сленк, ганг!

Сленк-сленк, сленк-сленк, ганг!

Бен-бан-бин!

Бом-бом! Трям!

И ведь не я один это почувствовал. Все мои компаньоны, слушающие колокольный звон, доносящийся со звонницы храма Великомученика Димитрия Солунского, прониклись.

Отец Евлампий вышел на свой первый профессиональный спектакль в Вольском драмтеатре имени (без имени. Мало ли что...). Это был «Гамлет» Шекспира. В инсценировке местного драматурга Коньневаляйского. В постановке сманенного за большие деньги из Бийского драмтеатра имени (без имени. А то всякое...) режиссера Пердак-Осмоловского. Будущего отца Евлампия в кратчайшие сроки (за два часа) ввели на роль второго могильщика с обещанием опосля ввести на роли Офелии и Гертруды. В трактовке Пердак-Осмоловского эти роли должен был играть мужчина. И не просто мужчина, а мужик! Самец! Кобель! Доминантное мужское начало в бабе. Не в похотливом смысле «в бабе», а что каждая баба из мужского ребра. Таким образом.

У них там, в Вольском драмтеатре, дело происходило в крематории. Ни хера не попишешь – современное прочтение Гамлета. Второй могильщик обслуживал печь, в которой в финале сжигали всех, кого убили по ходу спектакля. (А по ходу спектакля, по замыслу Коньневаляйского и Пердак-Осмоловского убивали всех на х...й! Чего, б...дь, мелочиться!) В этом заключалась глобальная эсхатологическая мысль: все там будем. Роль была не из простых. Попробуй сожги херову тучу героев Шекспира, к которым по просьбе директора театра добавили еще шестьдесят два персонажа. Чтобы не платить остатним актерам театра простойные. Но они не просто так болтались по сцене, изображая простой люд, фрейлин Гертруды, фаворитов Клавдия и шутов, крестьян, горожан. Нет! Именно для них Коньневаляйский переписал сцену с представлением. И спектакль превратился в мюзикл на музыку Ллойда Вебера, Бернстайна и Журбина в стиле фанк-рока с элементами smooth-jazz. На стихи самого Коньневаляйского, который позаимствовал их у вольного поэта Псоя Короленко. В мюзикле звучала замечательная ария якобы папеньки Гамлета к Гертруде: «Уе...ище я, хорошая ты, как мне не хватает твоей красоты». Пальчики оближешь...

И вот попробуйте сжечь всю эту шоблу в одной печи. Когда постоянно перебои с электричеством, проводка старая, а дров, когда все это полетит к едрене-фене, нет и не будет. А сжечь нужно всенепременно. Во-первых, горящие заживо актеры выглядят весьма живописно. Зритель на это пойдет. А то с чего бы это ему пришло в голову идти в театр? А так зрелище могло получиться поэффектнее перекрытия «Демократической Россией» моста через Волгу в знак протеста против протеста «Коммунистов за демократию» против протеста «Демократической России». Во-вторых, аутодафе решило бы кой-какие бюджетные проблемы муниципалитета города Вольска. Сразу же после спектакля, не дождавшись конца пожара, будущий отец Евлампий и ушел в монастырь. Это то, об чем я не рассказал раньше.

И сегодняшним утром в колокольном звоне отставного фельдфебеля Третьего драгунского полка Его Императорского Величества Степана Ерофеевича Стукалова отец Евлампий увидел (если в звоне вообще можно что-то увидеть) сонмы русских актеров. От первого скомороха, забитого розгами по указу царя Алексея Михайловича по прозвищу Тишайший; второго петрушечника, забитого стрельцами в первый день Великого поста, чтоб не осквернял; женщины с бородой, сдаваемой внаем почасово Ефимием Голощековым, хозяином балагана в Твери; чемпиона Мудозвонска по французской борьбе Джона Келли (Семена Вайнштока), убитого на гастролях в Кишиневе во время погрома; дрессировщика диких воробьев Ивынь Сухима, сгибшего от чахотки в городе Сызрани; Аркашки Счастливцева, Геннадия Демьяновича («Играл я в Лебедяни Велизария. Сам Николай Хрисанфович Рыбаков смотрел...»); Верочки Комиссаржевской, Верочки Холодной; убиенного по приказу (чтоб ты на том свете сдох, паскуда!) в Минске короля Лира; упавшего на сцене Мордвинова, за сценой – Миронова... До совсем недавно... буквально вчера... только-только... еще ж минуту назад мы с ним... Абдулова, Янковского, Фарады и сотен других актеров, уплывших от нас в туда. И звон, звон, звон в ушах от непрекращающихся аплодисментов. Звон поминальных колоколов. Земля вам пухом, русские актеры.