Госпиталь - Михаил Елизаров

Увы, к великому неудовольствию Ларисы Васильевны, палата была общая для мужчин и женщин. Кроме Вани, под стенкой храпел здоровенный детина. «Затылок скошенный… Дебил, наверное!» – с неприязнью подумала Лариса Васильевна.

Койка ее стояла встык с койкой старухи вызывающе болезненного вида. Особенно приковывали внимание ноги, торчащие из-под халата, в шишках и звездчатых, втянутых внутрь рубцах.

Приподнявшись на локте, старуха жаловалась соседке:

– Пятнадцатый годок мучаюсь… Чистотелом натиралась и чем посоветують, а болячка то заживеть, то на новом месте выскочить, ноеть, а шишка откроется, и оттуда гной, густой, тягучий. Похоже на чирей, ан не чирей… Я в город поехала к хирургу, а он говорить – костоеда…

«Придется пережить», – вздохнула Лариса Васильевна и прислушалась к разговору в противоположном углу палаты.

– У нас в Векшах, – сказал вдруг мальчик Ваня, – жили три сестры: тетка Лукерья, тетка Варя и тетка Аня…

«Началось, – Лариса Васильевна прилегла на койку и закрыла глаза, – теперь до ночи байки травить будут…»

Впрочем, Ваня рассказывал хорошо:

– На полнолуние забегает тетка Лукерья в хату и кричит, что конец света пришел, дьявол хватает на улице людей и тащит в пекло. Она вообще припадочная, тетка Лукерья… Тетка Варя и тетка Аня ее уложили, стали травой отпаивать и тут видят, что у нее из тела шерсть полезла, на башке рога выросли, а на руках и ногах – копыта, заговорила она из живота мужским голосом бранными словами. Схватили тетки одна кочергу, другая полено и ну выбивать беса из тетки Лукерьи! Выбивали, пока насмерть не забили…

«Жуть какая», – содрогнулась Лариса Васильевна.

В это время в палату заглянул Борзов.

– Лежите, лежите, не вставайте. – Борзов прямиком направился к Ларисе Васильевне. – Обустроились? Вот и славно. Вы тут наслушаетесь еще… Фольклор во всей красе…

Держа на отлете руку со шприцем, приближалась Анна Гавриловна. Никогда раньше не видела Лариса Васильевна такого шприца – огромного, из мутного стекла. Борзов поймал ее взгляд.

– Таким надежней. Хоть и ветеринарный, но колет наверняка.

– Никто не смотрит! – скомандовала противная Анна Гавриловна, и все отвернулись от заголенной Ларисы Васильевны. Тем не менее укол был сделан мастерски.

Лариса Васильевна успокоилась и закуталась в одеяло. Верзила у стены начал историю про столяра, которому мать не позволяла перестелить крышу. Судя по эмоциям, сопровождавшим повествование, история была автобиографической.

– …до драк доходило. Он ей: «Мама, надо крышу чинить», – а она: «Нет, не надо». Он ей: «Мама, протекает», – а она: «Нет, не протекает». Так вот, эта так называемая мать подает сыну мясо или остальные продукты питания, а у него всякий раз после еды печет в животе. Однажды он выпил кипяченой воды, а мать ему: «Не пей кипяченую, а пей сырую – в ней витамины, она полезней», – и подносит ковшик. Он выпил, а она: «Я тебя спровоцировала, и сырой тебе нельзя, ты теперь кровушку свою застудил». У матери сделались кошачьи глаза, а сын только сказал: «Надо крышу чинить», – и взял топор. Мать на двор улизнула и дочке сказала, что сын ее убить хочет, дочка в село, к соседям, соседи пришли, а столяр уже крышу перестелил, а на стрехе – отрубленная материна голова…

Усталость растеклась по жилам Ларисы Васильевны. Ей вспомнилось время студенческой практики в колхозе, сторож дед Тимофей. Он уснул, охраняя ферму, ему приснились немцы, дед открыл пальбу, и оказалось, что он пострелял доярок. На этом воспоминании Лариса Васильевна отключилась.

* * *

Дневное лекарство прекратило свое действие глубокой ночью. Лариса Васильевна умиротворенно скользила по кромке сна и яви, забавляясь тощими треугольниками заоконного света, дрожащими на стенах.

Внезапно приоткрылась дверь, и в палату крадучись вошел Борзов, а за ним – Анна Гавриловна. В руке Борзова вспыхнул лучик.

– Не шумите, Анна Гавриловна.

– Я стараюсь, дедушка. – Анна Гавриловна тащила за собой кровать-каталку.

– Спят? – Борзов мазнул фонариком по восковым лицам на подушках. Лариса Васильевна крепко сплющила веки, стараясь дышать ровно. Сон окончательно покинул ее.

– Как сурки. – Анна Гавриловна подкатила кровать к мальчику Ване.

– Помогайте же, Анна Гавриловна, – ухал Борзов, – возьмите за ноги… так… так… Подняли… Готово!

Опять проскрипела колесиками каталка, и все стихло.

Лариса Васильевна заскучала от непрошеной бодрости. «Попросить, что ли, димедрольчику, иначе не усну…» Лариса Васильевна осторожно, чтоб никого не разбудить, встала с постели и вышла в коридор. Точно моль в пустом рукаве, она брела вдоль темного коридора. Из-под одной двери пробивалась желтая полоска и почудились голоса Борзова и Анны Гавриловны. Для верности Лариса Васильевна прильнула глазом к замочной скважине.

* * *

Борзов, переодетый в ситцевую рубаху, портки и лапти, тренькал на гуслях, Анна Гавриловна, синюшная и страшная, гундосила:

Видим в красках Страшный Суд,

Где нас заживо сожгут…

На каталке метался в плену кошмаров мальчик Ваня.

Борзов вдруг закричал:

– Ванька, шельма, сейчас удавлю, сейчас в рот влезу! – и ужом вполз в Ванин рот. Мальчик только застонал, но не проснулся. Лариса Васильевна услышала, как Борзов сказал изнутри Вани ядовито и уверенно: – Все оторву! – Изо рта мальчика высунулась сухонькая лапка Борзова, которая передала Анне Гавриловне Ванину печень. Потом почки.

Ужас сковал горло Ларисы Васильевны. «Бежать из проклятой больницы», – мелькнула мысль.

Анна Гавриловна настороженно повела ноздрями, прищурилась. Ларисе Васильевне захотелось отскочить от двери, но не успела. Ей показалось, что Анна Гавриловна парализовала ее своим взглядом. Потом Анна Гавриловна раззявила клыкастый рот и пискнула запредельно высоко.

Лариса Васильевна оглянулась. Путь к отступлению перекрыл бравый гусар Сергей Модестович, похожий на мертвеца. С поводка его рвалась обульдожившаяся Акимовна, рычала и хищно облизывалась… Лариса Васильевна почувствовала под лопаткой боль укуса, разум в ней померк, и она рухнула в черноту.

* * *

Она очнулась. Марлевый потолок пустил перпендикуляры, стены окостенели, палата приобрела четкие геометрические формы куба. Где-то на дворе ударил колокол, и хор из сотни глоток грянул: «Преставился младенец Иоанн!»

Лариса Васильевна повернула голову. Над пустовавшей койкой дутым парусом возвышалась подушка…

– Выписали утром Ванечку. – В дребезжащем голосе соседки слышалась печаль.

«Не сон!» Лариса Васильевна ощутила дикий прилив страха.

– Ногами вперед! Не притворяйтесь, вы же знаете, что он умер!

– Это Мусоргский вас так растревожил? – Борзов одним махом удавил хор. – Анна Гавриловна! Я же просил убрать из палаты все постороннее, в том числе и радио!