Наши все тридцать - Наталья Даган

Я говорю об этом моему спутнику. Он удивляется: «Переходящие в замирание чего?» Мы смеемся.

– Сердца! – кричу я. – Сердца! Не говори, что не знаешь этого слова!

Если б не мои постоянно полушутливые интонации, он взял бы меня сейчас на понт, враз дал бы почувствовать себя маленькой глупой девочкой. Еще бы: ведь я москвичка, а он приезжий. (Приемные дети Москвы любят ее еще больше, чем мы, родные, но показывать это считается у них почему-то неприличным. Напротив, приветствуется цинизм.)

Мы подъезжаем к Воробьевым. Я осторожно паркуюсь под каштанами. Народу здесь, как всегда, валом. Отдельным рядком стоят свадебные лимузины, резвятся невесты. Некоторое время мы с ним колдуем над задним сиденьем, вынимая Красотку из люльки. В руке он держит бейсболку, чтобы, как только выйдем из тенистой аллеи на смотровую площадку, залитую светом, надеть ее и пойти, спрятав лицо под козырек, чтобы люди не бросались за автографом.

Во время наших первых встреч я очень боялась появляться с ним в людных местах, боялась резких проявлений звездного шовинизма у простого люда. Но нет, неожиданно для себя я открыла, что он умеет так стушевываться, что его почти никто не узнает.

Самое интересное, Красотка даже не просыпается, когда я вынимаю ее из люльки и пристраиваю в кенгурятник. Все это я делаю не так чтобы очень умело, к тому же ужасно боюсь ее уронить, но она спит, и все тут.

Затем мы неторопливо выходим на аллею. Навстречу нам празднично плывут смеющиеся пары. Кто-то, всматриваясь, узнает его, поднимается легкое, неуверенное волнение, люди идут, долгое время оглядываясь.

– Пора надевать бейсболку, – говорю я.

Как мне бывает жалко его в такие минуты, что он не может жить так же, как и любой другой нормальный человек. «Такова специфика профессии, – неизменно и невозмутимо отвечает он, – чем работаешь, тем и в люди выходишь».

Как жаль. Неожиданно я обнимаю его за шею и целую. Наши редкие моменты физического контакта всегда застают его врасплох. Сначала он как бы отступает от меня на полшага, затем раскрывается всем вербальным фоном и, повернувшись ко мне с искрящимся молодецким взором, пытается наши целования продолжить. Но нет, мы уже идем дальше. Тот шаг, в течение которого это было возможно, был три шага назад.

К тому же на груди у меня, художественно распустив слюни, спит Красотка. Поняв это с некоторым опозданием, он раздраженно косится на ребенка. Я усмехаюсь, наблюдая за ним. Всегда-то нам что-нибудь мешает.

Когда я сделала с ним первое интервью, у нас обоих возник сильный эмоциональный резонанс, но он выжидал, когда мне «полегчает», потому что не хотел рисковать тем, что осмысленно достигнуто в тридцать шесть лет, завоевано в тридцать восемь и уже несколько лет сбалансированно существует: жена, семья, ребенок. Это то, что называется – тыл. Потом, конечно же, мне «полегчало»… Но я внезапно прониклась большим уважением к этому священному для него понятию: тылу. Не человек красит тыл, а тыл человека, гы-гы. Мы с ним тогда так и не переспали. А потом уже было второе и третье интервью и еще какие-то материалы и совместные работы…

Я ходила на его спектакли, хвалила его фильмы… Редко созванивались, еще реже виделись. Раз от раза он пытался втянуть меня в орбиту своей жизни, но мне этого уже было не надо. Тем более что он бесконечно ездил сниматься на два-три месяца на натуру, да и меня все время срывало в какие-то командировки, наши графики хронически не совпадали… Мы жили на разных планетах.

Но все-таки я всегда хотела быть рядом с таким человеком, как он. Любить за талант. Поддаваться на красочные эмоциональные провокации. Ощущать на себе влияние мощнейшей мужской харизмы и временами чувствовать себя рядом с таким человеком очень женщиной – то, чего мне так не хватает в этой жизни. Мне кажется, все это он хорошо понимал. А потому в редких встречах все-таки мне не отказывал.

Теперь мы с ним опять идем и разговариваем. Я – с чужим ребенком на пузе, он – размахивая черной бейсболкой в руке, которая никак не подходит к его светлым льняным штанам и льняной рубахе. Все вместе это выглядит нелепо и немного смешно. Мне приходит в голову, что эта встреча запомнится, наверное, лучше других… Вечер курьезов.

Он тем временем рассказывает про свой последний спектакль, постановка которого никак «не идет», уж очень тяжелая вещь. Я слушаю, одновременно соображая, могу ли я напроситься на репетицию посмотреть. Красотка спит безмятежнейшим сном. Мы подходим к смотровой площадке, он ловко надевает бейсболку, одновременно привычным жестом, почти условным рефлексом чуть нагибая голову. Все движения у него такие слаженные, такие изящные. Пластика невероятная.

Когда мы «выходим в люди», его уже никто не узнает. Красотка, напротив, вдруг просыпается и начинает изумленно таращиться по сторонам. Мы выступаем эдаким красивым семейным трио. Он что-то продолжает рассказывать, когда к нам подскакивает борзый фотограф с украинским акцентом и предлагает «сфоткатся». Мы дуэтом говорим «нет». Тогда фотограф начинает напирать на меня:

– Девушка, девушка, у вас такой красивый молодой муж, такой красивый от него ребенок, ну давайте зафиксируем вас на прогулке. Прекрасный кадр будет, поверьте, прекр-р-расный!

Тем временем я слышу, как моего «молодого мужа» разбирает смех, особенно после слова «молодой»: из-под козырька бейсболки доносится глумливое квохтанье. Фотограф, несмотря на то что находится на близком от него расстоянии, «молодого мужа» решительно не узнает и продолжает меня уговаривать, неожиданно перейдя уже на одесский акцент и «ты». Я наконец решаюсь:

– Мужчина, – говорю я ему, – это не мой муж и не мой ребенок. Поверьте, никакого смысла в этом снимке нету.

– Ну уж нет, – внезапно негромко, но четко возражает мой «молодой муж», – давайте сфоткаемся.

И, сняв бейсболку, он поднимает как будто к солнцу красивое сияющее лицо и, обняв меня за талию, придерживая левой рукой Красотку, становится в профессиональную стойку перед объективом:

– Я не ее муж, потому что мы еще не расписаны. Просто она сегодня не в настроении. Снимайте.

Фотограф между тем стоит столбом.

– Ты соображаешь, что ты делаешь?! – в ужасе шепчу я. – Здесь могут быть папарацци! Завтра же этот снимок будет на первых полосах желтой прессы. Да еще с ребенком! Ты представляешь, что тебе дома будет?

– Не лезь ко мне домой, – недобро одергивает он меня, ослепительно улыбаясь при этом, – поверь мне, я представляю это гораздо лучше, чем ты.

Вот они, звездные выкидоны, – не будь я знакома с ними, я бы, наверное, сейчас же убежала бы. Или упала бы в обморок. Фотограф внезапно отпотевает и начинает суетливо бегать вокруг нас, судорожно дергая затвор своего старенького «Зенита». Собирается народ, как в зверинце.

– Ой, смотрите, это же… – с оттенком истерики произносит какая-то женщина.

Тут срабатывает затвор, и фотограф нас наконец «фоткает». И сразу за ним следует шквал вспышек любительских «мыльниц». Опережая его всего на десятую долю секунды, я успеваю вскинуть обе ладони и закрыть ему лицо. Его рука с бейсболкой уже идет вверх, он уже пригнул голову. Вокруг поднимается какой-то нереальный ажиотаж, Красотка принимается рыдать… Мы еле-еле уносим ноги. «Дочурка» наша еще долго не может успокоиться, заливаясь слезами. Оставив ее в машине с мувистаром и не сказав ему ни слова, я возвращаюсь на площадку и бодро-злым шагом подхожу вплотную к фотографу.