Изнанка и лицо. Брачный пир. Лето - Альбер Камю

молчаливое безумие с непреодолимой силой усыпляет нас. Наступает день, который все доводит до завершения, и нужно отдаться на волю стихии, как те, кто плыл до нас, плыл до изнеможения. Доводить до завершения что? С незапамятных времен я молчу об этом даже с самим собой. О, горькое русло, о, княжеское ложе, о, корона в глубине вод!

* * *

Наутро наш винт потихоньку принимается вспенивать теплую воду. Мы набираем скорость. К полудню встречаем явившееся с далекого конца земли стадо оленей, переплывающее пролив между двумя континентами, они обгоняют нас и плывут прямо на север, за ними вдогонку устремляются разноцветные птицы, которые время от времени присаживаются отдохнуть на оленьих рогах. Шумное стадо мало-помалу исчезает на горизонте. Чуть позже море покрывается странными желтыми цветами. К вечеру нас долгие часы сопровождает чье-то пение. Я засыпаю словно дома.

* * *

Воспользовавшись свежим бризом, мы несемся на всех парусах по чистому морю, играющему мускулами. Набрав скорость, ложимся на левый галс. А к концу дня шхуна кренится на правый борт, так, что паруса касаются воды; мы на большой скорости огибаем южный континент, я узнаю его благодаря тому, что раньше пролетал над ним, вслепую, в варварском гробу самолета. Прежде я был королем-лентяем, чья воздушная повозка тащилась по небу; я ждал встречи с морем, но все не мог до него добраться. Летающее чудовище вопило, взмывало в воздух над птичьим пометом в Перу, кидалось на пляжи Тихого океана, пролетало над раздробленными белыми позвонками Анд, а затем над огромной долиной Аргентины, покрытой стадами мух, взмахом крыла соединяло уругвайские луга, залитые молоком, с черными реками Венесуэлы, приземлялось, снова вопило, алчно дрожало перед новыми пустынными пространствами, которые жаждало проглотить, и со всем тем никогда ни на шаг не продвигалось, если же и продвигалось, то конвульсивными рывками, медленно, упрямо, растерянно, словно некое одурманенное существо. Мне приходилось туго в моей металлической каюте, мерещились кровопротилия, оргии. Нет пространства – нет ни невинности, ни свободы! Для того, кто не может дышать, тюрьма – смерть либо безумие; чем там еще заниматься, как не убивать или обладать? Ныне, напротив, я весь пропитан дыханием простора, все наши крылья-паруса трепещут и хлопают в прозрачном воздухе, от скорости я вот-вот закричу, нам ни к чему наши секстанты и компасы.[48]

* * *

Повинуясь властному ветру, паруса натягиваются и становятся словно железными. Перед нашим взором проносится земля, леса королевских кокосовых пальм, что утопают в лагунах изумрудного цвета, спокойная бухта, полная красных парусов, и бесконечные пески, как на луне. Высотные здания уже потрескались под натиском девственного леса, который начинается во дворах; повсюду желтый ипе или дерево с фиолетовыми ветвями протыкает окно, Рио наконец обрушивается за нами, растительность скоро поглотит его новые руины, в которых обезьяны из Тижуки будут помирать со смеху. Еще быстрее мчимся вдоль широких пляжей, на песке которых волны оставляют следы, напоминающие снопы, еще быстрее уругвайские овцы входят в море, и оно сразу желтеет. На аргентинском берегу от больших, разложенных через регулярные интервалы костров время от времени к небу поднимается дым от медленно поджаривающихся туш быков. В ночи айсберги Огненной Земли подплывают к нашей посудине и часами бьются о ее борта, вынуждая нас чуть замедлять ход и лавировать. А на утро единственная волна из Тихого океана, чья холодная, зеленовато-белая вода бурлит, как во время стирки, на протяжении тысячи километров вдоль чилийского берега, медленно приподнимает нас и угрожает посадить на мель. С помощью штурвала уворачиваемся от нее и огибаем архипелаг Кергелен. В приторном вечернем воздухе нам навстречу выходят первые малазийские барки.[49]

«К морю! К морю!» – кричали чудесные юные герои из книги моего детства. Все остальное забылось, а этот крик остался в памяти. «К морю!» Через Индийский океан по бульвару Красного моря, со стороны которого доносится, как один за другим в ночной тишине раскалываются сперва разогретые до бела, а потом замороженные камни пустыни, мы возвращаемся в древнее море, в котором замолкают крики.

* * *

И вот, наконец, однажды утром мы останавливаемся в бухте, наполненной странной тишиной и отмеченной вехами парусов. Несколько морских птиц ссорятся в небе из-за кусков тростника. Вплавь добираемся до пустынного пляжа и весь день потом то входим в воду, то обсыхаем на песке. С наступлением вечера под зеленеющим и отодвигающимся все дальше от земли небом и без того спокойное море успокаивается окончательно. Короткие волны выдыхают пену на теплый песок. Морских пернатых больше не видно. Осталось только необозримое пространство, предлагающее путешествие в никуда.

* * *

Знание, что тягучие сладкие ночи и после нас будут возвращаться на землю и на море помогает умереть. Великое море, всегда изборожденное, но непорочное – вот во что я верю. А еще в ночь. В своих стерильных бороздах море отмывает, насыщает, освобождает нас и помогает устоять на ногах. В каждой волне обещание, вечно одно. О чем же шепчет волна? Если бы мне пришлось умирать в окружении холодных гор, в безвестности, отвергнутым своими родными, обессиленным и опустошенным, море в последнее мгновение наполнило бы место моего уединения, подставило бы плечо, приподняв меня над самим собой, и помогло бы умереть без ненависти.

* * *

В полночь я в одиночестве бреду по берегу. Подожди еще, и я уйду. Небо и то дрейфует со всеми своими звездами, как пароходы в огнях, которые в этот самый час по всему миру освещают темные портовые воды. Простор и тишина сообща давят на сердце. Внезапно вспыхнувшая любовь, некое большое творение, какой-то решительный поступок или преображающая мысль в иные мгновения дают то же ощущение невыносимой тревоги одновременно с неотразимой привлекательностью. Восхитительное ощущение ужаса бытия, изысканная близость опасности, чье имя нам неизвестно… Так что же значит жить? Идти навстречу гибели? Что ж, тогда снова, без передышки, пойдем ей навстречу.

* * *

Мне всегда казалось: я живу в открытом море, и мне грозит некая опасность, но в то же время я нахожусь в самом сердце по-королевски ослепительного счастья.

1953

Примечания

1

© Перевод. Д. Вальяно, Л. Григорьян.

К изданию 1958 года.

2

Жан Гренье.

3

Он прост: «Эта книга уже существует, но в ничтожно малом количестве экземпляров, которые стоят очень дорого. Почему только богатые имеют возможность ее читать?» И действительно, почему?