Гладиатор - Филипп Ванденберг

Мариамна вскочила на ноги.

– Чудовище! – гневно выкрикнула она и выбежала из комнаты. Тертулла последовала за матерью.

Ферорас указал большим пальцем себе за плечо.

– У нее уже взрослая дочь, а душа десятилетней девчонки. Для нее Венера остается богиней чистой любви, а для меня это богиня торговли чувствами. Все в жизни сводится к торговле, и любовь – древнейший вид ее. Или ты придерживаешься другого мнения?

Да, охотнее всего ответил бы Вителлий, да, я другого мнения. Я любил девушку, прекрасную, как цветок, а ее изгнали, словно собаку со двора, только лишь потому, что она принадлежала к другому народу. У Вителлия, однако, не хватило мужества возразить своему покровителю, и он ответил:

– Нет, конечно же, я согласен с тобой.

– Что тебе необходимо, так это любовная связь с какой-нибудь красавицей, – продолжал Ферорас, – связь, о которой будет говорить весь Рим.

Вителлий с трудом сглотнул, молча глядя на Ферораса.

– После твоего выступления в цирке Нерона я устрою праздник, на который будут приглашены красивейшие женщины Рима. Возможность встретиться с мужчиной, убившим льва, доведет их до полного экстаза. Тебе надо будет только улыбаться – все остальное можешь предоставить мне.

– Отцы… – консул Гай Випстан изо всех сил старался добиться внимания. – Отцы отечества! – начал он снова, но шум, стоявший в курии, заглушал его слабый голос. С Форума также доносились возбужденные возгласы толпы, собравшейся несмотря на ненастную весеннюю погоду. Снова и снова над мраморной роскошью площади звучало одно и то же имя: «Агриппина».

– Отцы отечества! – повторил консул и, хлопнув в ладоши, начал выкрикивать: – По случаю смерти Агриппины император прислал нам следующее послание. «От Нерона Клавдия Цезаря Августа сенату и римскому народу. Я, Нерон Клавдий Цезарь Август, оповещаю вас о смерти моей матери Агриппины. Вчера вечером Агриппина покончила с собой после того, как потерпело неудачу замышленное ею покушение на мою особу. Агерин, вольноотпущенник и ее доверенное лицо, был схвачен, когда с мечом в руке пытался приблизиться ко мне. Агриппина желала стать моей соправительницей и заставить преторианскую гвардию принести присягу на верность ей. Подобный же позор был уготован сенату и всему римскому народу. Когда же ей было в этом отказано, она начала в злобе своей отвергать положенное ей содержание и подталкивать многих видных граждан к необдуманным и опасным поступкам. Скольких трудов мне стоило не дать ей проникнуть в курию и начать излагать свои бредни иностранным посланникам. Вы помните, разумеется, о многих мерзостях, совершенных при моем предшественнике Клавдии, мерзостях, в которых повинна опять-таки одна Агриппина. По этой причине я, Нерон Клавдий Цезарь Август, полагаю, что смерть Агриппины является благом для нашего государства».

– Так! – хором закричали сенаторы. – Воистину так!

– Во всех храмах следует принести жертвы богам, избавившим страну от страшной катастрофы.

– День рождения Агриппины следует объявить несчастливым днем.

– Праздник Минервы, в день которого были раскрыты умыслы Агриппины, следует ежегодно отмечать проведением игр!

Сенатор Оллий, не любивший оставаться в стороне при обсуждении любого вопроса, потребовал установить в курии золотые статуи Минервы и Нерона.

Хотя по всему городу ходили самые диковинные слухи о смерти Агриппины, причем многие утверждали, что Нерон лично убил свою мать, все эти предложения получили одобрение сената. Тем самым положение императора укрепилось еще больше, а римляне могли теперь спокойно вернуться к своим любимым развлечениям.

Расположенное за городом Марсово поле напоминало сейчас огромный муравейник. Весь Рим был на ногах. Жаждущие развлечений римляне с напряжением ожидали, что же предложит им молодой император. Ведь теперь народ оценивал своих владык не по успехам на поле боя, а по тому, какие они устраивали зрелища.

Цирк, который Нерон ценой невообразимого количества жизней рабов сумел воздвигнуть всего за один год, имел пятьсот девяносто метров в длину, сто метров в ширину и вмещал сто тысяч зрителей. По обеим сторонам расположенного в торце здания главного входа высились словно устремленные в небо башни. Над входом возвышалась пятиметровая колесница-квадрига, на которой правил четверкой лошадей отлитый из чистого золота император. Золотисто-желтый песок арены приятно контрастировал с темным деревом галерей, находившихся за последним рядом каменных трибун. Доставленный из Египта огромный обелиск, которому насчитывалось уже не менее полутора тысяч лет, был помещен в центре арены таким образом, чтобы ее можно было использовать и для состязаний колесниц. Служил он также и сценой для представлений совсем особого рода.

На самых верхних башенках огромного здания прозвучал сигнал труб – на почетной трибуне появился император. Народ, собравшийся в цирке и вокруг него – для сотен тысяч римлян мест вокруг арены все-таки не хватило, – восторженными криками встретил своего повелителя. Игры начались.

Под ритмичные звуки музыки на арену вышли шесть глашатаев. Их длинные огненно-красные одеяния и покачивающиеся перья на шлемах резко выделялись на желтом фоне песка. С серьезными, почти благоговейными лицами они несли перед собой золотые блюда с лежавшими в них белыми шарами. Римляне на трибунах тянулись к шарам руками, словно пытаясь схватить их. И тут средний из глашатаев бросил миссилий, как назывались эти шары, высоко на трибуны. Другие глашатаи тоже начали швырять шары в толпу. За несколько секунд цирк превратился в подобие ада. Каждый хотел схватить шар. Люди сталкивали друг друга с трибун, били кулаками, топтали ногами. Те, кому удалось поймать миссилий, держали его обеими руками или засовывали в рот, чтобы никто не мог отобрать его. На счастливцев смотрели с завистью, потому что каждый такой шар означал выигрыш в лотерее.

– Что там? Ты богат теперь? Не забудь, что я был твоим другом в трудные времена! Открой свой шар! Мы хотим разделить с тобой твое счастье!

Баловень судьбы осторожно вынимал пальцами шар изо рта, извлекал из него крохотный свиток папируса и подавал его своему грамотному соседу. Тот читал: «Поздравляю. Ты стал владельцем принадлежавшей императору виллы за садами Лукулла, также как и урожая с прилегающего к ней виноградника».

Счастливчик, вскинув руки, кричал:

– Слава щедрости Нерона Клавдия Цезаря Августа!

– Слава Нерону! – подхватывали окружающие.

Повсюду там, где открывались шары, разыгрывались подобные сцены. Они заставляли подавляющую массу людей, оставшихся такими же бедными, как и до входа в цирк, позабыть о своем разочаровании.

Внезапно в одном из проходов между трибунами появился слон. Цирк вздрогнул от оглушительного радостного рева зрителей. Римляне любили слонов. Они догадывались о том, что сейчас произойдет. Два каната, каждый толщиной в руку, были натянуты от одной стороны трибуны к другой. В цирке воцарилась тишина. Сто тысяч пар глаз были прикованы к слону. Укротитель ударил железным крюком по могучей ноге животного, заставляя его против воли ступить на канаты. Как только все четыре ноги слона оказались на канатах, укротитель запрыгнул сзади на его спину. Ряды зрителей отозвались негромким перешептыванием. Крепления канатов заскрипели, когда огромное животное, осторожно переставляя ноги, двинулось вперед. Зрители затаили дыхание.