Тайны архивов НКВД СССР: 1937–1938 (взгляд изнутри) - Александр Николаевич Дугин

По 6-му Отделению: Центральный архив.

Я знал, что архив в течение ряда лет не подвергался проверке. Все ли дела на месте? А особенно это требовалось на протяжении 1937–1938 годов, так как в эти годы была массовая выдача дел, как в отделы НКВД, так и в другие органы, тем более за это время архив переносили из одного помещения в другое. Я сознательно, во вражеских целях, дело не организовал, чем создал возможность хищения и пропажи дел, так как отсутствие ревизии архива не давало возможности установить, сколько и каких дел нет в архиве. Во второй половине 1937 года мне стало ясно, что архив стал не справляться с обработкой поступающих дел, тем более, что после массовых операций в архив должно поступить еще 300–400 тысяч дел. Во вражеских целях мной никакой работы по подготовке к приему и обработке такого большого количества дел проведено не было. В результате, в начале 1938 года в архиве создалось такое положение, что все проходы и углы были забиты делами и что архив с перебоями поспевал принимать дела. Не говоря уже о том, что архив не брал на учет принятые в архив дела, т. е. не давал карточек в картотеку на осужденных с указанием, что дело – в архиве. В результате чего получилось, что дело – в архиве, а картотека дает справку, что «сведений нет». Мы запрашивали дело с периферии и оттуда получали ответ, что дело давно сдано в архив, а архив его не может найти. Таких дел, т. е. не отраженных на учете в картотеке, к моменту моего ареста скопилось более 100 тысяч штук, этим самым нанесен большой вред в оперативной работе органов НКВД.

Мне было известно, что в архиве не велся контроль за своевременным возвращением взятых их архива дел, также не было учета количества выданных, но не возвращенных дел, чем создавалась полная возможность, как пропажи дел, так и их хищения (пропало дело Тамбовского восстания и ряд других дел). Я, во вражеских целях, всячески старался это положение сохранить, т. е. под разными предлогами не давал на эту работу людей.

Я знал, что ряд архивных помещений, где хранился архив, непригоден для хранения дел (сырые подвалы, которые очень часто заливались водой, наличие грызунов) и сознательно не принимал никаких мер к сохранению архивных дел. Вообще, должен показать, что в архиве никаких мер к сохранению дел от грызунов, пыли и грязи не принималось, благодаря чему, безусловно, ряд дел погибло. Я знал, что начальник архива ИВАНОВ Петр Алексеевич с работой не справляется, работников организовать не мог и только их дергал бесцельными перебросками с одного участка работы на другой, обращался с работниками скверно и, временами, даже оскорбительно. И все же я ИВАНОВА поддерживал и всегда говорил, что он хорошо знает архив, что им проделана большая работа в архиве и что он является ценным работником. Мне даже удалось добиться награждения ИВАНОВА в 1937 году знаком почетного чекиста. Это я делал потому, что в будущем я наметил ИВАНОВА к вербовке, для проведения вражеской работы, так как до момента моего ареста я ИВАНОВА использовал вслепую.

Проведенная мной вражеская работа по архиву привела архив в такое состояние, что архив не знает, сколько дел не хватает в архиве, где они находятся. Очень большое количество дел, находящихся в архиве, найти нельзя, так как они не взяты на учет. Все это нанесло большой вред в оперативной работе органов НКВД.

Кроме того, я проводил вражескую работу по задержке исполнения ряда текущих оперативных заданий органов НКВД, как в центре, так и на местах, чем срывал или тормозил оперативную работу. Свою вражескую работу именно по этим трем отделениям (3, 4 и 6) я проводил потому, что эти отделения мне непосредственно подчинялись.

Выполнение мной вражеских заданий ЦЕСАРСКОГО.

Во второй половине 1937 года ЦЕСАРСКИЙ дал мне явно вредительское задание, а именно: не давать сведений об осужденных бывших работниках НКВД, дела коих были в производстве центрального аппарата. На мои возражения, что так делать нельзя, он мне заявил, что я должен выполнять все его задания. Так как я кое-что знаю (он знал о моей личной связи с врагами народа ГОЛОВЫМ Г., ВИНЕЦКИМ и БРЕГАДЗЕ И.). Я подумал, что он знает о моей преступной связи и с ВИНЕЦКИМ и БУЛАНОВЫМ и, боясь разоблачения, заявил ему, что я задание о недаче (так в тексте – А. Д.) сведений на осужденных бывших сотрудниках НКВД выполню. И до дня моего ареста я это задание выполнял и карточки на этих осужденных в количестве 250–270 штук лежали у меня в шкафу. Необходимо отметить, что большинство бывших сотрудников содержались под номерами, а поэтому на учет взяты не были, а отсюда станет ясно, что, не давая сведений о приговорах, осужденные совсем исключались из учета, что наносило в оперативной работе большой вред. Так, отдел знает, что такой арестованный осужден, а картотека дает справку, что сведений нет.

Через некоторое время ЦЕСАРСКИЙ дал мне другое вредительское задание: дела на видных работников, до ареста рассмотренные Военной Коллегией, в архив не передавать. А организовать хранение таких дел у себя, выделив для этого в архиве сейфы. Это задание я также выполнил и ряд дел (сотни три – четыре) я положил в сейфы в архиве, а ключи хранил у себя. Этим самым дела эти не могли быть отделами использованы в текущей оперативной работе, а именно по этим делам проходил ряд лиц, изобличенных показаниями арестованных как враги народа и находящиеся на свободе. ЦЕСАРСКИЙ неоднократно давал мне задания о недаче на места каких-либо указаний и инструкций по работе отдела, мотивируя, что сейчас – не до этого. Я это вражеское задание ЦЕСАРСКОГО выполнил. Уходя из отдела, ЦЕСАРСКИЙ мне дал задание продолжать выполнять его вредительские задания и сказал, что если будет нужно сделать что-либо другое, то он мне скажет. После ухода ЦЕСАРСКОГО из отдела я от него никаких заданий не получал.

О вражеской работе ЦЕСАРСКОГО.

Выше я уже показал, что ЦЕСАРСКИЙ под разными предлогами давал мне ряд вредительских заданий, и я их выполнил. Мне теперь совершенно ясно, что при рассмотрении так называемых альбомных дел, которые ЦЕСАРСКИЙ рассматривал единолично, им проведена большая вражеская работа. Я очень часто замечал, когда входил в кабинет ЦЕСАРСКОГО и он, говоря по телефону или же с кем-нибудь из находящихся в кабинете, не читая альбомной справки, указывал ту или иную меру наказания, а больше всего, – букву «р», что означало: расстрелять.