Письма, телеграммы, надписи 1889-1906 - Максим Горький

и как принужден падать в грязь. Пишите! А чтобы выходило хорошо, т. е. сильно, — воображайте, что пишете не для друзей, а для врагов, для людей, сердца которых в броне бесстыдства и черствого себялюбия и нахального цинизма. Публика — это большая скотина, это наш враг. Бейте ее в рожу, в сердце, по башке, бейте крепкими, твердыми словами! Пусть ей будет больно, пусть ей будет беспокойно! Крепко жму Вашу руку.

Я испортил Вашу рукопись, но Вы простите мне это. Кое-где я сделал разные замечания. Отнюдь не следует Вам принимать их как нечто неопровержимое, — они только мое мнение. Но рукопись нужно исправить. В ней есть ненужные длинноты. Озаглавьте ее «Руки» — это очень хорошо, по-моему. Поработайте над нею еще. Пишите короче и тщательно выбирайте слова.

У меня не учитесь писать — я плохой пример! Учитесь у Чехова, вот писатель, у которого нет лишних слов! Как я был бы рад, если бы Вам удалось написать из быта рабочих что-нибудь сильное, оригинальное! Как это нужно для жизни. Исправив рукопись — пришлите ее мне, а я попытаюсь напечатать в «Жизни». Пожалуйста, не обижайтесь за порчу ее.

До свидания, товарищ!

А. Пешков

1901

134

В. Я. БРЮСОВУ

12 [25] января 1901, Н.-Новгород.

Ну, я Вас огорошу.

Рассказа для альманаха еще не написал и когда напишу — не ведаю!

Ряд событий, неожиданных и очень нелепых, совершенно выбил меня из колеи, и я не токмо [не] работал за это время, но не знаю даже, когда, наконец, приду в себя.

Все, что я начинал писать для Вас, — противно плохо и, кроме усталости, ничего мне не давало.

Извиняться перед Вами и в этом случае было бы глупо. До поста я не войду в колею, в пост уеду в Питер. Ваш первый альманах выйдет без меня. Искренно говорю — мне это обидно. Почему? А — извините за откровенность — потому, что вы в литературе — отверженные и [вы]ходить с вами мне приличествует. Да и публику это разозлило бы. А хорошо злить публику. Вы говорили «О писателе, к[ото]рый зазнался» — эта плохая и грубая штука написана для сборника в пользу голодающих евреев. Простите!

Ваш А. Пешков

Скверно, что Вы говорите о моей славе, хорошо зная ее цену. Скверно и то, что Вас похвалил И. Ясинский. Сволочь, этот И. Ясинский.

Крепко жму руку.

А. П.

135

К. П. ПЯТНИЦКОМУ

22 или 23 января [4 или 5 февраля] 1901, Н.-Новгород.

Дорогой и уважаемый Константин Петрович!

Расписку в 5000 р. получил, получил копию основного договора и копию с договора о моем вступлении. Спасибо Вам за хлопоты. Счета по первому изданию не присылайте, в феврале я буду в Питере и возьму их.

Новый век я встретил превосходно, в большой компании живых духом, здоровых телом, бодро настроенных людей. Они — верная порука за то, что новый век — воистину будет веком духовного обновления. Вера — вот могучая сила, а они — веруют и в незыблемость идеала, и в свои силы твердо идти к нему. Все они погибнут в дороге, едва ли кому из них улыбнется счастье, многие испытают великие мучения, — множество погибнет людей, но еще больше родит их земля, и — в конце концов — одолеет красота, справедливость, победят лучшие стремления человека.

Вам, в туманном Вашем городе, не видно, как быстро жизнь идет вперед, не видать, как растет человек и крепнет дух его и возвышается чувство собственного достоинства в нем. Здесь — это яснее. И как я рад, что живу здесь, а что Вы там — жаль.

Жалко мне и Барятинского. Я видел его раз, он произвел на меня хорошее впечатление, он показался мне дворянином в лучшем смысле этого слова — т. е. очень благородным и честным человеком. Жалко, жалко его. Но — на войне должны быть убитые, ничего не поделаешь. Для меня лично всего грустнее в этой истории то, что князь не нашел своевременной поддержки со стороны хороших людей и погиб — одиноко, — погиб, предварительно утратив веру в силу доброго на земле. Думаю, что и еще многие погибнут от этой причины. А корни этой причины вижу в недостатке уважения к человеку, в сухом, узко книжном отношении к жизни, в партийном сектантстве.

Публика здесь страшно возмущена одним из ваших мировых судей, тем, который судил Д. В. Сироткина, нашего купца, избитого дворниками у вас. Кто этот мировой? Ну, фигура!.. Сироткин — очень порядочный малый, один из депутатов, подававших царю петицию от 49 000 сектантов, петицию о восстановлении «закона 5-го мая 1883 г.», очень важного для сектантов, ибо он расширяет агитацию и пропаганду вероучения. Закон этот восстановят. Цена — миллион. Знаете, — недорого.

Киевские события встречены здесь — интеллигентной публикой — холодновато, обсуждаются осторожно, нерешительно. Но в среде трудящихся людей они вызвали живой интерес и внимание. Факт — новый, указывающий на некоторое, очень важное, изменение в настроении. Раньше, еще недавно, эта публика не интересовалась ничем, кроме взаимоотношений капитала и труда. Увы, ортодоксия!

Бедная Марья Ивановна! Не успеет она уверовать во что-нибудь, как эта вера оказывается мертвой!

Живя здесь, становясь лицом к лицу с действительной, невыдуманной жизнью, и злишься, и смеешься, когда читаешь журнальные и газетные ламентации премудрых питерских берендеев, вроде П. Б. Струве и всех иных ортодоксальных и не ортодоксальных любителей добродетели.

Однако я расписался немножко больше, чем следует. Чувствую и — умолкаю. Когда приедет Владимир, скажите ему, что письма его я получил, но ответить — не нашел времени. Извиняюсь, но только из вежливости, ибо ни в чем не виноват.

Крепко жму Вам руку и с величайшим нетерпением жду встречи. Без комплиментов.

Ваш А. Пешков

136

Н. Д. ТЕЛЕШОВУ

4 или 5 [17 или 18] февраля 1901, Н.-Новгород.

Дорогой Николай Дмитриевич!

В Москве — проездом в Питер — буду в конце первой недели. Попаду ли к Вам — не знаю, ибо могу пробыть два дня и должен быть в это время в Мытищах, на вагоностроительном заводе. В Питере проболтаюсь недели две, а оттуда — Ваш гость.

Милый и хороший человек! Надо заступиться за киевских студентов! Надо сочинить петицию об отмене временных правил. Умоляю — хлопочите! Некоторые города — уже начали.

Обнимаю.

А. Пешков