Путь командарма - Сергей Бортников

Остаток дня 19 сентября прошел в томительном ожидании приказа командующего фронтом о дальнейших действиях. Но тот опасался предпринимать прорыв из окружения в светлое время суток и поэтому стал дожидаться ночи.

На исходе дня 19 сентября Кирпонос собрал в одной из хат Военный совет, на котором присутствовал весь руководящий состав войск, волей судеб оказавшихся в этом месте.

Решили с наступлением темноты выступить из Городище по дороге, идущей вдоль правого берега реки Многи[165] на Чернухи, где переправиться на ее левый берег и продолжить движение в северо-восточном направлении навстречу 2-му кавалерийскому корпусу генерала Белова, имеющего задачу ударом в направлении Ромны – Лохвица пробить брешь в кольце окружения Юго-Западного фронта.

На рассвете 20 сентября колонна достигла небольшой рощи длиной до семисот и шириной до двухсот метров, тянущейся по южной стороне и дну глубокого (до двенадцати метров) и широкого (до трехсот метров) оврага.

Командующий фронтом решил на весь день 20 сентября укрыть в ней личный состав обоих штабов, а с наступлением темноты продолжать движение на восток. Но противник обнаружил их место пребывания и начал окружать урочище мотопехотой и танками…

Немногим генералам, офицерам и бойцам штабов ЮгоЗападного фронта и 5-й армии посчастливилось вырваться из окружения и, преодолев огромные трудности, присоединиться к своим войскам.

Остальные же, как, например, генерал Кирпонос, погибли в своем последнем и решительном бою или, как генерал Потапов, попали в плен…

Германия, «Моосбург».

22 апреля 1945 года

В концентрационном лагере «Моосбург», куда перевели Потапова, содержалось немало его коллег – советских генералов, в числе которых был и бывший командующий артиллерией 5-й армии Владимир Николаевич Сотенский. Он был настолько слаб, что практически не ходил и не разговаривал. Но командарма узнал и даже попытался доложить свою версию попадания в плен. Михаил Иванович лишь улыбнулся в ответ, мол, отставить, береги свои силы, старина!

С каждым днем, приближающим окончание кровавой бойни, условия содержания в «Моосбурге» становились все хуже и хуже. Жизни его подневольных обитателей с недавних пор не стоили и ломанного гроша.

Поговаривали, что немцы, напуганные быстрым приближением противника, вскоре вообще планируют эвакуировать лагерь в неизвестном направлении, предварительно проведя жесткую его зачистку от больных, калек и раненых.

22 апреля 1945 года, то ли по случайному совпадению, то ли по чьему-то злому умыслу (как раз на 75-летний юбилей вождя пролетарской революции), в «Шталаг VII-a» ворвались вооруженные эсэсовцы и, построив узников на плацу, пошли осматривать бараки (ни о каких персональных апартаментах для высшего командного состава речь давно не шла).

Тяжело больной Владимир Николаевич, опершись на плечо своего командарма, последним покинул помещение. Какой-то ариец со свирепой рожей навел на них автомат, но его командир, немолодой уже штурмбаннфюрер, видимо, знавший о распоряжении Гитлера, отвел в сторону ствол «шмайссера» и принялся руками разъединять словно сросшуюся пару.

Однако Михаил Иванович и не думал отпускать своего боевого побратима. В конце концов немцам это надоело. Кто-то ударил Потапова прикладом по спине, и он рухнул на быстро пробуждающуюся после длительной зимней спячки землю…

Прозвучали выстрелы.

Сотенский в последний раз взмахнул руками и замер.

Навсегда. Очнувшийся командарм приподнял его недвижимое многострадальное тело и закрыл веки…

Германия, «Моосбург».

29 апреля 1945 года

Эвакуировать пленных эсэсовцы так и не успели.

Утром 29 апреля совсем рядом раздался треск автоматов. И не немецких, – их узники, все, как один бывшие кадровыми военными, давно научились распознавать по звуку.

В рядах фашистов возникла паника.

Кто-то убегал в глубь лагеря, иногда оборачиваясь и ведя беспорядочный огонь в сторону почему-то распахнувшихся ворот, кто-то падал на землю, а кто-то уже положил на грунт свое табельное оружие и смиренно поднял «лапки».

Потапов долго не мог понять, что происходит, и сообразил только тогда, когда над ним склонился американский офицер.

– Гитлер капут! – вместо приветствия выкрикнул янки, оскаливая ровные белые зубы в доброжелательной улыбке. – Фридом![166]

Кто-то плакал от счастья, кто-то растерянно носился взад-вперед по плацу, не зная – радоваться ему или огорчаться по причине освобождения лагеря не советскими, а американскими солдатами, кто-то, не задумываясь о последствиях, хлебал виски из фляг щедрых союзников.

Как вдруг…

– Кто будет генерал Потапов?! – на ломаном русском спросил в рупор переводчик – потомок первых переселенцев из России в Америку.

– Я…

– Вас хочет видеть командир!

…За широким столом в кабинете, ранее служившим начальнику лагеря, восседал рано начавший лысеть молодой человек в кителе с погонами майора экспедиционных войск. Небритый, неряшливый, может, такой вид объяснялся тем, что последние несколько суток офицер не спал и практически не выходил из боя.

Увидев Михаила Ивановича, он приподнялся и протянул руку, словно старому знакомому.

– Майор Коллинз! – отрекомендовался он на родном языке и уставился на своего переводчика, мол, понимает его русский или нет.

– Командарм Потапов, – развеял его сомнения только что освобожденный узник.

– Рад вас приветствовать, господин генерал! Персонально!

– Почему именно меня? В лагере есть люди выше по должности и по званию.

– А особые инструкции я почему-то получил только на вас двоих! – рассмеялся янки, а следом и его переводчик.

– Не понял…

– Скажу прямо: мы предлагаем вам сотрудничество. Перелет за океан, смена имени-фамилии и даже, если хотите, внешности. Разумеется, конфиденциальность гарантируется. Вы погибли при освобождении лагеря – и баста.

– Не выйдет. Слишком много свидетелей.

– А вы думаете, что кто-то из них вернется в Россию?

– Не думаю – знаю. Вернутся все!

– Вы даже не представляете, что вас там ждет. В лучшем случае – Сибирь, в худшем, – он приставил палец к виску и снова рассмеялся, точно юродивый, – в худшем – пиф-паф!

– Я видел смерть и давно перестал ее бояться.