Вальс на прощание - Милан Кундера

Ружена, глядя на руку Климы, заметила, как она дрожит. Это доставило ей удовольствие.

— Ну пиши, — сказала она.

— Кого я тут должен вписать? — прошептал Клима.

Сейчас он казался ей трусливым и испуганным, она презирала его. Всего боится, боится ответственности, боится даже собственной подписи на официальном бланке.

— Извини, но, по-моему, совершенно ясно, кого ты там должен вписать, сказала она.

— Я думал, что это не имеет значения, — сказал Клима.

Даже потеряв к нему интерес, она все-таки в душе была глубоко убеждена в том, что этот трус виноват перед ней; ей было приятно его наказывать:

— Если тебе угодно врать, то вряд ли со мной договоришься.

Когда он вписал в графу свое имя, она присовокупила со вздохом:

— Все равно еще не знаю, как поступлю…

— В каком смысле?

Она смотрела в его испуганное лицо:

— Пока из меня его не вынули, я могу еще и передумать.

Она сидела в кресле, положив ноги на стол, и смотрела в детектив, купленный на случай курортной скуки. Но читала она весьма рассеянно, так как в голову ей поминутно лезли ситуации и слова минувшего вечера. Вчера ей нравилось все, но более всего — она сама. Наконец она была такой, какой мечтала быть всегда; никоим образом не жертвой мужских помыслов, а единственным творцом своей судьбы. Она решительно отбросила роль воспитанницы, отведенную ей Якубом, и, наоборот, сама сотворила его по своему желанию.

Она казалась себе элегантной, независимой и смелой. Она сидела и смотрела на свои ноги, положенные на стол, туго обтянутые белыми джинсами, и когда раздался стук в дверь, весело крикнула:

— Входи, я жду тебя!

Якуб вошел, вид у него был опечаленный.

— Привет! — сказала она, все еще не спуская со стола ноги.

Ей показалось, что Якуб смущен, это доставило ей удовольствие. Потом она подошла к нему и чмокнула в щеку.

— Останешься на немного?

— Нет, — сказал Якуб грустным голосом. — На этот раз я действительно прощаюсь с тобой. Уезжаю. Решил напоследок еще раз проводить тебя до водолечебницы.

— Отлично, — весело сказала Ольга, — можем пройтись.

Якубу, целиком захваченному образом прекрасной пани Климовой, пришлось преодолеть определенную неприязнь, чтобы прийти проститься с Ольгой, оставившей в его душе после вчерашней встречи ощущение растерянности и грязи. Но он никогда не дал бы ей это понять. Он заставил себя держаться с ней с исключительным тактом, чтобы она и заподозрить не могла, сколь мало наслаждения и радости получил он от их вчерашней любовной близости — пусть она сохранит об этом самые лучшие воспоминания. Он делал серьезный вид, ничего не значащие фразы бросал с печальным придыханием, слегка касался ее руки, временами гладил по волосам, а когда она засматривала ему в глаза, отвечал грустным взглядом.

По дороге она предложила ему еще заскочить куда-нибудь на бокал вина, но Якуб, тяготясь этой последней их встречей, старался по возможности сократить ее.

— Прощание — слишком печальная вещь, я не хочу продлевать его, сказал он.

Перед входом в курортное здание он взял ее за обе руки и заглянул в самую глубину глаз.

Ольга сказала:

— Якуб, ты молодец, что приехал. Вчера был потрясающий вечер. Я рада, что ты наконец перестал играть роль папеньки и стал Якубом. Было по-настоящему здорово. Правда, здорово?

Якуб понял, что до нее ничего не доходит. Неужто эта утонченная девушка воспринимает их вчерашнюю близость всего лишь как пустую забаву? Неужто ее толкнула к нему чувственность, лишенная чувства? Неужто радостное воспоминание об единственном любовном вечере перевесило печаль прощания на всю оставшуюся жизнь?

Он поцеловал ее. Она пожелала ему счастливого пути и повернулась к широким воротам водолечебницы.

Он ходил часа два перед зданием поликлиники, теряя терпение. И хотя без конца убеждал себя, что не смеет устраивать сцены, он чувствовал, как самообладание покидает его.

Он вошел в поликлинику. Курортный городок был невелик, и здесь все его знали. Он спросил привратника, не видел ли он, как вошла внутрь Ружена. Привратник утвердительно кивнул и сказал, что она поднялась на лифте. Поскольку лифт ходил только на четвертый этаж, а на нижние этажи люди поднимались пешком, он решил ограничить свои поиски лишь двумя коридорами в самой верхней части здания. Он прошел первым коридором, где были канцелярии (он был пуст), а во второй коридор (где помещалось гинекологическое отделение) вошел с чувством неловкости, ибо мужчинам вход туда был заказан. Увидел санитарку, знакомую на вид. Спросил о Ружене. Она кивнула на дверь в конце коридора. Дверь была открыта, и возле нее стояло несколько мужчин и женщин. Франтишек вошел внутрь, там сидели еще несколько женщин, но ни трубача, ни Ружены не было.

— Вы не видели здесь девушку, такую блондинку?

Женщина указала на закрытую дверь:

— Они там.

«Мамочка, почему ты не хочешь меня?» — прочел Франтишек, а на других плакатах увидел писающих мальчиков и младенцев. Он стал осознавать, о чем идет речь.

В помещении стоял продолговатый стол. С одной стороны сидели Клима с Руженой, против них восседал доктор Шкрета, а рядом с ним — две коренастые женщины.

Доктор Шкрета посмотрел на обоих заявителей и неприязненно покачал головой:

— Мне грустно смотреть на вас. Вы знаете, какие мы здесь прилагаем усилия, чтобы вернуть несчастным бесплодным женщинам способность иметь детей? А вы, люди молодые, здоровые и рослые, добровольно избавляетесь от самого ценного в жизни. Я настоятельно обращаю ваше внимание на то, что наша комиссия создана не для содействия абортам, а для их упорядочения.

Обе женщины утвердительно замурлыкали, а доктор Шкрета продолжал наставлять обоих заявителей. У Климы громко стучало сердце. Хотя он и понимал, что доктор Шкрета адресует свои речи вовсе не ему, а двум членам комиссии, которые всей мощью своих материнских животов ненавидели молодых, не желающих рожать женщин, но он до ужаса боялся, что эти слова собьют с толку Ружену. Разве минуту назад она не сказала ему, что все еще не приняла окончательного решения?

— Ради чего вы собираетесь жить? — продолжал доктор Шкрета. — Жизнь без детей что дерево без листвы. Будь моя воля, я запретил бы аборты. Разве вас не пугает, что год от года популяция сокращается? И это у нас, где забота о матери и ребенке возведена на такой уровень, как нигде в мире! У нас, где никто не должен бояться за свое будущее!

Обе женщины опять утвердительно замурлыкали, а доктор Шкрета гнул свое: