Деньги - Поль-Лу Сулицер

– А зачем отказываться? Даже если у тебя есть такая возможность? Нет смысла. Ты пользуешься ситуацией, сам не создавая ее. Без тебя все произошло бы точно так же. Ладно, давай убираться отсюда, меня действительно тошнит.

Его «чертовски приятный итальянский ресторанчик» находится рядом со Statler Hilton. Мы проходим через вестибюль отеля, выходим на Мэдисон-сквер, где конный полицейский внимательно следит за выходом зрителей после какого-то матча. Не знаю какого. Мы с Марком идем пешком в направлении Таймс-сквер по тротуарам, которые опасно пустеют. И тут Марк застает меня врасплох неожиданным вопросом:

– Почему ты на ней не женишься?

Должно быть, у меня оторопевший вид:

– На ком?

– На Катрин Варль.

– Не знал, что ты с ней знаком.

– Я видел вас вдвоем в ночном клубе Régine. Оказывается, я знаю ее мать.

Улицы Манхэттена совсем пустые, за исключением нескольких групп хиппи и чернокожих. Чувство небезопасности. Нам надо было взять такси.

– Марк, я не могу жениться на ней просто потому, что она этого не хочет. Не сейчас, сказала она. Она говорит, что мы поженимся, когда я закончу бежать… после моего бега.

Мы добрались до Таймс-сквер, где относительно оживленно, и, не советуясь друг с другом, как бы играя, кто уступит первый, шагаем до Saint Regis. Странный город, где ходить по улицам после восьми часов вечера становится рискованной затеей.

Днем позже я вылетаю в Сан-Франциско.

В аэропорту Сан-Франциско вижу полицейского ростом в два с половиной метра и рядом с ним две огромные сардельки в широченных китель-френчах Мао, в пунцовых конических шапках и с длинными, до самой земли, косичками. И эти, будто накачанные гелием, сардельки бросаются мне в ноги, обхватывают колени, падают ниц, целуют мои ноги и руки, что-то вопят в возбужденной молитве, которая граничит с безумием. Они выглядят как шпионы из Пекина и носят огромные темные очки. Полицейский ростом в два с половиной метра смотрит на меня странным взглядом.

– Ваши друзья?

– Я их воспитывал. Из моих рук они получили первый кусочек сахара. Ко мне! К ноге!

Мы втроем выходим из здания аэропорта и садимся в «роллс-ройс». Я спрашиваю:

– К чему надо было устраивать весь этот цирк?

– Несчастные Ли и Лю нежно пливетствуют Фланца и говолят ему добло пожаловать в Сан-Флансиско, – говорит Ли (или Лю).

– Нам очень хотелось увидеть твою физиономию на прошлой неделе, когда мы звонили тебе в Нассау, – добавил Лю (или Ли).

У них красивый деревянный дом на склоне холма Телеграф-Хилл, построенный в начале века после землетрясения. Рядом с ними – две художественные студии; сразу за ними – скульптор, чья специализация – мизинцы левой руки. Он начинал с мизинца нормального размера, своего, и продал его за сто долларов какому-то техасцу (не сам палец, а муляж); следующий мизинец он продал за пять тысяч долларов (правда, он уже был размером в три метра), а сейчас делает девятиметровый, за который борются несколько музеев современного искусства, и последнее предложение составляет сто тысяч долларов. Чуть дальше в окружении собак живет писательница, а напротив – три актера и с ними кордебалет, который репетирует в момент нашего приезда. Ли и Лю знакомят меня с соседями, а затем проводят в дом. Это роскошно обставленный четырехэтажный особняк, с верхнего этажа которого через огромный остекленный проем открывается панорама на бухту Сан-Франциско от моста «Золотые ворота» до «Бэй-Бридж» и далее на Саусалито.

– А с другой стороны виден китайский квартал.

– Прекрасно. Купили или снимаете?

– Сначала снимали, а три дня назад, после того как получили деньги, купили.

Я смотрю на мост «Золотые ворота» и вижу, как его постепенно окутывает доселе отсутствовавшая дымка. Я оборачиваюсь: Ли и Лю уже избавились от столь необходимых для «роллса» китель-френчей и округлявших их тела подушек. И вот они, стройные и живые, снова улыбаются мне.

– Я рад снова видеть вас, чертовы клоуны. Я думал, вас нет в живых.

– Мы тоже рады.

– Почему вы раньше не говорили, что эти деньги предназначены для вас? Он был добр с вами?

– Он и сейчас добр с нами.

То был один из немногих случаев, когда я видел их серьезными. Они объясняют то, о чем я более или менее догадывался: Хак был и, быть может, до сих пор остается их дядей, но они не знают о его судьбе. Они договорились, что втроем покинут Гонконг, поскольку Ли и Лю хотели снимать кино не только для любителей адреналина. Они предпочитали Соединенные Штаты. Когда Ли и Лю рассказали дяде о принятом решении, то, к большому удивлению, услышали, что сам Хак также хотел бы покинуть колонию. Дядя Хак показался им чересчур таинственным, давал им множество советов, смысл которых они не понимали, настолько все было серьезно. Конечно, они догадывались, что тут что-то не совсем так, но не понимали, что именно. Дядя Хак попросил их не ехать сразу в Калифорнию, а отправиться в Европу, например в Париж или Лондон, на тот случай, если кому-то захочется устроить за ними слежку.

«Мы ничего не понимали, но дядя Хак не любил лишних вопросов». Они добросовестно следовали его указаниям и даже получали огромное удовольствие, с большим азартом играя в преследуемых по всему миру шпионов. Когда они приехали в Нью-Йорк, там их ждало сообщение: вместо того чтобы ехать в Лос-Анджелес – конечный пункт назначения, им следует отправиться в Сан-Франциско, где к ним должен присоединиться дядя Хак.

– Но он так и не приехал.

Я рассказываю им о посещении пустого дома в Новых Территориях, но не говорю, чем в тот день питались акулы. Ли и Лю не такие уж сумасшедшие, как выглядят. «И Чин тоже пропал?» – «Никаких следов». – «Тогда это очень серьезно». По их просьбе я рассказываю про операцию со спекуляциями на золоте.

– А что значит «конвертируемость»?

Они смотрят на меня круглыми глазами, что для китайцев не так-то просто: выходит, что дядя Хак «взял в долг» сто миллионов долларов, чтобы воспользоваться ими для спекуляций, но намеревался восстановить эти сто миллионов в конце операции?

– Получается, что он ничего не украл, так как хотел вернуть деньги и сделал все, чтобы их вернуть.

– То, что он сделал, не совсем законно. И я не знаю, были ли деньги восстановлены на счетах в банке.

– И даже ты не смог бы вернуть эти деньги, эти сто миллионов, которые находятся на Филиппинах?

– Я перевел их на указанный им счет, на который у меня нет никаких прав. И я не хочу с ними связываться. На них можно погореть.

Они соглашаются, потом нерешительно спрашивают:

– Как ты думаешь, мы можем теперь уехать в Лос-Анджелес?

Откуда мне знать? Я не знаю, что случилось с Хаком, равно как не знаю причин, побудивших кого-то отправить Ли и Лю в Северную Калифорнию вместо Южной.