Тяжелый свет Куртейна. Зеленый. Том 1 - Макс Фрай

– Да по-всякому я вижу, – отмахивается он. – Разными способами. Глупо было бы всегда смотреть на мир одним зрением и видеть примерно одно и то же. Не представляю, как люди с этим справляются. Я бы точно с ума сошел!

– Судя по тому, как сияет этот Проход, он должен вести в хорошее место, – неуверенно говорю я.

– Да конечно в хорошее! – нетерпеливо соглашается Нёхиси. – По крайней мере, я всем сердцем на это надеюсь. Было бы обидно, если бы этот бар внезапно оказался паршивым. Тогда в него мало кто захочет ходить.

– Так там просто бар?

– Ну конечно. Бар остался на месте. Не сменился какой-нибудь бездонной пропастью, я это имею в виду. Думаю, это только к лучшему. Люди не особо любят падать в бездонные пропасти, и они по-своему правы. Значит, лишние бездонные пропасти нам тут ни к чему, – говорит Нёхиси. И убирает руку, закрывавшую мне глаза.

Пока я растерянно моргаю и одновременно готовлюсь закатить безобразную сцену, потому что будь ты хоть тысячу раз всемогущим, а нельзя бесконечно морочить мне голову и не нарваться на шумный скандал, возможно даже с битьем посуды – при условии, что ящик ненужной посуды свалится сейчас откуда-нибудь с небес прямо к моим ногам – так вот, пока я моргаю и спешно подбираю подходящие к случаю бранные выражения, Нёхиси внезапно исполняется милосердия и начинает совершенно нормально, по-человечески объяснять.

– Раньше этот желтый свет снился людям, чтобы целиком, навсегда и бесповоротно заманить их в новую судьбу, – говорит он. – И это его свойство никуда не делось теперь, когда желтый свет горит наяву. Но прежние изменения считались нежелательными, условно «плохими» – для меня это, сам понимаешь, очень спорный вопрос. Мне трудно понять, чем судьба человека, принадлежащего этой реальности, хуже, чем судьба уроженца ее изнанки. С моей точки зрения, они просто разные, вот и все. Но поскольку люди считают именно так, мне легче согласиться, чем дискутировать, в конце концов, заинтересованным лицам видней, что для них зло, а что благо. Хотя мне-то ясно, что свои преимущества есть у любой из сторон.

– Положа руку на сердце, если бы раньше, то есть до того, как мы с тобой встретились, и все вот так завертелось, мне бы предложили выбирать, я бы не глядя поменялся судьбой с любым жителем нашей изнанки, хоть с распоследним пьяницей, хоть с нищей вдовой, – признаюсь я. – Все-таки они там живут почти как твои волшебные феи, у которых ликование от каждого движения рукава. И ни черта не боятся, по сравнению с нами, здешними… ладно, допустим, почти не боятся, почти ни черта. И жизнь у них всяко поинтересней. И смерть там, рассказывают, легка.

– Я понимаю, о чем ты, – кивает Нёхиси. – Теоретически. Для полного понимания я пока все-таки недостаточно пожил среди людей. Но будем считать, что да, прежде перемены были условно дурные. Зато теперь они безусловно добрые. То есть, даже с моей точки зрения, это именно так. Потому что теперь новые судьбы, поджидающие тех, кто пришел на желтый свет фонарей, – твоих рук дело. А мне нравятся все твои дела.

– Моих рук дело, – ошеломленно повторяю я. – Новые судьбы – моих рук дело? Это как?

– Раньше желтый свет Маяка служил этой реальности. И поступал с людьми так, как ей нравилось, – с интонацией школьного преподавателя, диктующего новую тему балбесам-ученикам, говорит Нёхиси. – Эта реальность любит присваивать и не отпускать, такова особенность ее характера. Хозяйственная у нас она. А теперь этот желтый свет служит тебе. И поступает с людьми так, как хотел бы ты. А ты, по большому счету, всегда хочешь одного и того же: чего-нибудь невозможного. Как-то даже и не припомню, чтобы ты всерьез чего-то другого хотел. Поэтому теперь людям, пришедшим туда, где горят желтые фонари, будут доставаться невозможные судьбы. То, что совершенно точно не могло бы с ними произойти, теперь непременно случится. Со всеми, конечно, разное. С каждым – что-нибудь свое.

– Ну надо же, – изумляюсь. – Вот это я лихо выступил. Везуха любителям выпить! Хоть сам теперь в этот бар каждый вечер ходи.

– Тебе что, невозможного мало? – смеется Нёхиси. – Добавить еще?

– Добавляй. А то сам не знаешь, мне всегда мало, сколько ни дай.

Злился неописуемо. Хотя злиться было несправедливо, да и совершенно бессмысленно, это он сам понимал. Просто злиться – ну, веселее, что ли. Всяко лучше, чем уныло слоняться из угла в угол, украдкой поглядывая на часы, хотя смотреть на часы даже более бессмысленно, чем злиться. Эдо сказал: «Если не приду через полчаса, значит, не получилось, забей», – а уже прошло два раза по полчаса.

– Вот не буду я с тобой пить, – сказал вслух Тони Куртейн. – Это у нас не вечеринка получится, а какая-то мрачная ерунда. Потому что, во-первых, надо было внимательно меня слушать, если уж сам позвонил. А во-вторых, делать, как я говорю. Посидел бы у Кары еще буквально десять минут, матерь божья, это всего одна сигарета, не о чем говорить, я бы быстро, бегом добрался, вместе бы вышли, и было бы все отлично. Так нет же! Ты же, как всегда, самый умный. И все можешь сам, распрекрасно без помощи обойдешься. Вот и дальше обходись, на здоровье. Напивайся теперь один, как дурак.

Пока говорил, открыл буфет, достал оттуда бутылку контрабандного темного рома. Отвинтил крышку, налил полную рюмку, выпил и сам рассмеялся от такой непоследовательности. Но одно дело – в сердцах ругаться, и совсем другое – не выполнить просьбу. Нельзя быть совсем уж свиньей.

Подумал: глупо пить стоя, как в дешевом бистро. Хоть бы за стол, что ли, сел.

Но вместо этого отправился в спальню, сменил домашние штаны на примерно такие же мятые, но официально считающиеся уличными, надел тонкий свитер прямо поверх футболки, в последний момент спохватился: носки же еще, чертовы носки, вечно о них забываю. И если бы только о них! Голова смотрителя Маяка, какой бы умной ни была от природы, целиком заполнена ветром, дующим между мирами. Всему остальному, включая очень полезные вещи, места в ней нет.

Ладно, как-то в итоге оделся. Даже куртку накинул, а в последний момент взял шарф. Вот интересно, зачем? Вечер-то теплый, почти безветренный, и ночь, по прогнозу, должна быть не хуже. Куда тебе еще шарф.

Сунул в один карман куртки бутылку с ромом, а в другой завернутый в фольгу бутерброд, спросил себя: погоди, а куда ты вообще собрался? В кругосветное путешествие? Внезапно покорять ледяные вершины и суровые северные моря? Пожал плечами: не знаю. Ничего я не знаю.

Он правда не знал.

Думал: «Пройдусь, проветрюсь, развеюсь. Все лучше, чем сидеть дома, вернее, бродить по огромному дому, по всем его этажам, украдкой, как бы нечаянно, между делом, поглядывая на часы. Все лучше, чем продолжать злиться на Эдо, которому, по идее, сейчас еще хуже. Могу представить, как это обидно: увидеть за окном площадь Восьмидесяти Тоскующих Мостов, поговорить со мной по телефону, быть уверенным, что все уже получилось, а потом выйти из дома и обнаружить, что нет, ни хрена. «Обидно» – еще мягко сказано. Лично я бы на его месте сейчас рвал и метал. Формально, ничего страшного, просто изменились планы на один-единственный вечер, а самом деле, трындец же. Должно ощущаться как полный провал. Даже я ощущаю это как полный провал, причем почему-то мой собственный, хотя я вообще ни при чем. Ничего не делал, просто сидел дома и ждал», – думал Тони Куртейн, зачем-то обматывая вокруг шеи теплый шерстяной шарф. Хотя ему вовсе не было холодно, наоборот, впору расстегиваться и закатывать рукава.