Хорошая девочка - Юлия Резник

и вообще, ты, блин, что, вообще меня не слышишь?

— Серенький… — шепчет как-то жалостно.

— Сар, ну это же самый-самый крайний вариант.

— Кто сказал, что мне нужны такие жертвы? Не сможем меня отмазать — буду отдуваться сам, — бурчит Дава.

— Много ты понимаешь! — подает голос Майя Ефимовна. — Сара, тебе его увозить надо.

— К-куда? — округляет глаза та. И да, меня тоже, блин, это интересует. Куда его увозить.

— В Израиль. Все стихнет — вернетесь. Нет — репатриируетесь, и все. Леня Либерман как раз занимается этими вопросами.

Чего? Какой, на хрен, репатриируетесь? В полнейшем шоке бегаю взглядом от своей пока еще не тещи к пока еще не жене и просто сатанею.

— Мы категорически против этого варианта! — вставляет свои пять копеек теперь уже моя мать. — Если ваш мальчик не даст показаний, Сергей так и останется под ударом.

— С вашими связями? Не смешите, — закатывает глаза Майя Ефимовна. — Скорее крайним останется Дава.

— Никто. Не. Останется. Крайним.

Головы всех присутствующих синхронно поворачиваются к тому, кто молчал все это время — Сариному отцу.

— Нас, кажется, не представили? — хмыкает моя мать.

— Георгий Картозия. Отец Сары.

— Татьяна Ивановна Бекетова.

— Очень приятно.

— Взаимно. И почему же, Георгий, вы так уверены, что в этой ситуации не будет крайних?

— Потому что он знает, кто это сделал, — устало растирает виски мать Сары.

— Чего? Пап… Пап, это что, был ты?

— Ну почему же сразу он? У таких, как твой папаня, на этот случай есть куча шестерок. Я права, Георгий, чтоб тебе пусто было, Картозия?

— Сереж, — дергает меня за рукав мать, — в каком смысле «у таких, как ее папаня»?

— Понятия не имею.

— Господин Картозия — личность, весьма известная в определенных кругах, — язвит Майя Ефимовна.

— Господи, женщина, мы будем при всех это обсуждать? — с холодной усмешкой интересуется мой будущий тесть.

— Сар, ты что-нибудь понимаешь? — шепчу той на ушко, не упустив возможности втянуть в себя полные легкие ее обалденного аромата.

— К сожалению.

— А подробней?

Утаскиваю свою девочку подальше от остальных. Мне порядком надоел этот дурдом.

— Мой отец… кто-то вроде криминального авторитета.

— Серьезно? — выпучиваю глаза, не зная, плакать мне или смеяться. Это ж надо. Теща — прокурор. Тесть — криминальный авторитет. Все интереснее и интереснее.

— Мама говорит, что он — вор в законе. Я не очень разбираюсь в этом всем…

— Охренеть.

— Да уж. Только ты не думай, что я это хотела от тебя скрыть.

— А что тут скрывать?

— В смысле, что? Мой отец — гребаный Аль Капоне!

На эмоциях Сара почти кричит. На нас оборачиваются все присутствующие в комнате. Вот тебе и поговорили без свидетелей. М-да. Георгий Николаевич мрачнеет лицом, но никак не комментирует слов дочери.

— В общем, как я и сказал, вам ни о чем волноваться не стоит.

— А мы и не волновались. Жили себе тихо-мирно, пока ты не появился, — негромко замечает Майя Ефимовна, глядя в окно. — Точнее, вы… На пару с папашей Давы. Кстати, я тут по своим каналам узнала, что его здоровью ничего серьезного не угрожает. Как-то слабенько ты его приложил.

ГЛАВА 23

— Что ты делаешь? — в полнейшем раздрае наблюдаю за мечущимся по моей квартире Бекетовым. Все уже разошлись, каждый — делать свою работу. Адвокаты — защищать, прокуроры — напрягать, родня Сергея — продавливать ситуацию по своим каналам, уголовники… Чем таким важным решил заняться мой отец, я спросить не успела. Слишком быстро он свалил, отчего-то до жути разозлившись то ли на мать, то ли на ситуацию в целом. Может, дело в ее обвинениях. Не знаю. Да и не то чтобы он как-то продемонстрировал свою злость. Я просто на каком-то животном уровне ее почувствовала и затаилась, неосознанно прижимаясь к более сильному. То есть к Сергею.

— Собираю твое барахло.

— В каком смысле? Зачем? — хлопаю глазами.

— Затем, что мы едем ко мне.

— Ты что, Сереж? Я не могу! У меня же Дава. И работа. И вообще…

— Да какая работа? Ты только глянь на себя! На тебе лица нет. Отдохнешь, придешь в себя, и тогда что хочешь делай.

— Я не могу. Ты не понимаешь. Как я брошу Давида?

— Ему что, пять лет? К тому же я не пойму, какого черта он сидит дома. Школу прогулял, теперь еще и тренировку хочет? Давид! Дава!

— Чего? — стащив наушники на шею, выныривает из своей комнаты мой сын.

— Ты сейчас что должен делать?

— Собираться на тренировку.

— Так, а почему ты еще не собран?

— Мне разве можно куда-то выходить?

— Ну ты же не давал подписку о невыходе, — ехидничает Бекетов.

— Так я вообще не понял, в каком я сейчас статусе, — чешет в затылке сын.

— Постой. Ты же ничего не подписывал?

Я прямо чувствую, как лежащая на моей талии рука напрягается. И невольно напрягаюсь тоже.

— Да нет. Что я — дурак?

— Тогда собирайся. Ты тоже, — переводит взгляд на меня.

— Сереж…

— Не хочешь ко мне — тоже поедешь в школу.

— А зачем?

— Я у тебя на работе был. Теперь твоя очередь.

Сергей приводит не самый очевидный аргумент, но, возможно, мне и впрямь не помешает переключиться. Кусая губы, смотрю то на сына, то на своего любовника, и решительно киваю. К черту сомнения. После всего, что он мне сказал, будет правильно провести время вместе. Потому что потом Сергей может и передумать, а пока… пока он только мой. В ушах до сих пор звучат его решительные, немного даже жесткие слова: «А я тебя не спрашиваю. Я на твоей стороне, помнишь? Что бы ни случилось». Может, я и дура, может, все очень скоро изменится, но как же хочется в это хоть на секунду поверить.

— Ладно.

— У тебя есть спортивная форма?

— Зачем? — удивляюсь.

— Затем, что физические нагрузки очень хорошо помогают в борьбе со стрессом.

— Ты хочешь меня потренировать? — изумленно вскидываю брови. Ну, разве это не нелепое предложение? Моя жизнь, возможно, катится псу под хвост, а он хочет со мной побоксировать?

Бекетов хищно оскаливается:

— Или можем сразу ко мне поехать. Там я тоже найду, чем тебя нагрузить.

— Нет уж. Не будем менять наши планы, — отказываюсь из чувства противоречия. Или самосохранения, как знать? А между тем один лишь его взгляд делает что-то удивительное с моим телом. Кто бы мне сказал, что я так в него влечу, когда Сергей впервые мне написал?

— О чем думаешь, малыш?

— О том, что эпистолярный жанр — совсем не твое.

— Да ладно. Если бы я тебе не написал, мы