Мургаш - Добри Джуров

и замахнулся палкой на сбившихся в кучку овец.

Тоне открыл коробку с сигаретами:

— Закуривай!

— Спасибо…

Пастух взял сигарету, постучал ею о почерневший ноготь, затем вытащил трут и огниво и долго выбивал искру.

Дед Цветан, так звали старика, был из села Елешницы. Всю жизнь он провел здесь, в горах, и никто лучше него не мог рассказать нам о здешних местах и людях. Он оказался очень разговорчивым, хотя и держал себя вначале довольно неприветливо.

У деда Цветана нашелся хлеб трехдневной давности, вино семилетней выдержки, свежее молоко и брынза. Все это он предложил нам. Вечерами сидели мы у огня, курили, разговаривали.

Дед Цветан оказался русофилом, с удовольствием рассказывал про поход генерала Гурко, о котором знал от своего отца, описывал пути, по которым прошли разведчики генерала, показывал места, где когда-то находились окопы.

Нашей главной задачей было научиться ориентироваться среди моря хребтов во всякое время — днем и ночью, в дождь и туман, разведать, где проходят дороги и находятся колодцы, где расположены загоны для овец, где удобнее всего устроить место для засады, что представляют собой местные полицейские и сельские кметы, полевые сторожа и лесники. Все это мы постепенно узнавали от нашего пастуха.

Сначала запомнили названия хребтов, затем узнали все о дорогах и колодцах, а вечером возле костра повторяли маршруты и подробно расспрашивали старика обо всем виденном нами во время дневных скитаний.

Каждый день мы проходили по нескольку десятков километров по трудной, незнакомой местности. Вечером возвращались усталые, но довольные, потому что места эти действительно оказались пустынными, люди встречались редко.

Во все близкие и дальние загоны мы приходили с приветом от деда Цветана, и пастухи принимали нас как своих. Они угощали нас пенистым молоком, а мы их — сигаретами.

Партизаны в этом краю тогда вообще не появлялись, так что никому не казалось подозрительным наше долгое здесь пребывание.

Представление деда Цветана о софиянцах как о бездельниках, по-видимому, разделяли и остальные пастухи. До конца нашего пребывания на Злой Могиле дед Цветан верил, что мы лодыри, без дела шляющиеся по пустынным горам.

Позднее, будучи партизанами, мы несколько раз навещали старика, снова ели его черствый хлеб и пили молоко, но он так и не понял, кто были случайные его гости.

На седьмой день вечером, лежа возле костра, мы с Тоне решили, что пора возвращаться в Софию.

— Правда ведь, эти наши горы словно созданы для гайдуков?

— Да.

Тоне задумался.

— Много воевод знает Мургаш. Среди них была и Рада-воевода. Из своего ружья она сбивала сокола в небе, и турки боялись ночью ходить по этим горным тропам, так как никто не знал, где его настигнет гайдучья пуля…

Я закрыл глаза. После утомительного дня мне было не до разговоров. Да и сон одолевал. Тоне подумал, что я сплю, и, присев возле огня и обхватив колени руками, тихонько запел какую-то старую, очень старую песню. Я заслушался, и вот на моих ногах появились гайдучьи онучи, в руках — меткое кремневое ружье, а у пояса — острая сабля. Тут воевода вдруг вскочил на большой камень возле нас, развернул знамя, и в тишине зазвучал его голос:

— Вставай, Добри!..

Я открыл глаза и поднялся на локтях. Надо мной склонился улыбающийся Тоне:

— Пора в дорогу!

Солнечные лучи стрелами пронзили небо. Дед Цветан выгонял из загона свою отару.

9

1 июня 1942 года. Девять часов вечера. Мы вдвоем с Тоне сидим в комнате у Петко. Тетка Райна суетится вокруг нас, все время то выходит из комнаты, то возвращается и в десятый раз спрашивает:

— Закусить не хотите?

— Нет, тетя Райна. Теперь после твоего угощения трое суток будем сыты.

Сунув руки под фартук, она вздыхает:

— Ох, ребятки…

Снова осматриваем оружие. Когда ходили на разведку, у нас были только дамский пистолетик и две гранаты. Теперь же к этому прибавились маузер, парабеллум и охотничьи ножи. Для начала совсем неплохо. Имея три пистолета, сто двадцать патронов и четыре гранаты, можно вступить в бой с полицией.

С сегодняшнего вечера мы партизаны — Тоне, Иван и я. С сегодняшнего вечера мы должны забыть, как нас называли жены и друзья, и стать: Тоне — Цветаном, Иван — Митре, а я — Лазаром. Даже когда мы одни.

Слышатся чьи-то шаги. Входит Иван. Нет, теперь не Иван, а Митре. Он в шароварах и куртке, за спиной ранец, в карманах оружие.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, Митре.

— Пошли.

— Погоди, сначала присядем на дорожку, — предложил Цветан.

Мы все садимся. И бай Петко и тетка Райна. Молчим. Таков обычай. Затем поднимаемся и выходим из дому.

Несколько шагов — и мы растворяемся в темноте. Идем полем один за другим. За спиной остается родной город, близкие сердцу люди, все наше прошлое. Но теперь не время об этом думать, у нас другие заботы. Мы идем. У моего пояса висит пистолет, принесенный Леной. Одежда тоже сшита Леной. Я шагаю, и мне кажется, что рядом идет она, моя Лена. Поле ровное, и мы идем с ней в ногу.

Сейчас бы запеть. Но партизанская дисциплина заставляет идти бесшумно. И я про себя пою старую советскую партизанскую песню:

По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперед,

Чтобы с боем взять Приморье,

Белой армии оплот.

В путь мы пошли втроем. Станем ли мы когда-нибудь дивизией, нашей, болгарской красной дивизией? Была ночь 2 июня 1942 года.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Гуськом в темноте шагаем втроем — Цветан, Митре и я. За спиной затихший город. Над головами низкие тучи. Цветан на миг останавливается:

— Будет дождь.

С внезапно налетевшим ветром падают первые капли. Крупные, тяжелые, они быстро превращаются в струйки, бьющие в глаза, заползающие за воротник, прекращающие землю в грязь. Неожиданно дождь и ветер утихли. До рассвета остается недолго.

Сегодня 2 июня, день чествования Ботева и наш первый партизанский день. Намокшие и измученные, мы спешим к небольшой сосновой рощице возле монастыря Святой Марии. Там находим лощинку, где можно укрыться от чужих взоров, расстилаем мокрую одежду, чтобы подсушить на солнце, и молча смотрим на Софию. Митре не из разговорчивых, и поэтому мы удивленно поворачиваемся к нему, когда он начинает:

— Здесь когда-то воевал Чавдар-воевода… У него была большая дружина, к нему шли тысячи крестьян, когда он их звал. Он осаждал Софию, и только спешно прибывшие из Пловдива подкрепления турок смогли остановить его наступление. А какой он был стрелок — попадал