Пронзенное сердце и другие рассказы - Майн Рид

Продолжения я не слышал. Дочь дона Дионисио покачнулась и упала бы, если бы я не подхватил ее на руки; и среди криков и жалобных восклицаний женщин я отнес ее в дом.

* * *

Мы рассказали дону Дионисио все, что видели, не упустив и следов копыт на песке; мой проводник тигреро сказал, что это следы лошади мажордома, той, на которой он обычно ездил. Мажордом тоже отсутствовал; но дон Дионисио считал, что раньше ночи он не появится. Ночь еще не наступила, и поэтому можно ожидать его возвращения. Дон Дионисио о нем не беспокоился.

Однако наступила ночь, а мажордом не появился – и не было никаких новостей о нем. О доне Гиберто тоже. Старший Наварро в тревоге оставил Лас Крусес и вернулся домой, но между двумя поместьями постоянно скакали посыльные. Праздник внезапно прервался, с наступлением вечера все разошлись. На этот раз никакого фанданго, никаких танцев в сала гранде Лас Крусес; Рождество обещало быть печальным и тихим.

Но никто не был печальней прекрасной Беатрис – ах, и вполовину печальней! Она пришла в себя от обморока; и после того как разошлись гости, бродила повсюду, спрашивая всех встречных, нет ли новостей о доне Гиберто.

Бедная девушка! Мне было жаль ее: я знал, как она его любила, и был почти уверен, что она потеряла его навсегда. Чужой в доме, неожиданный гость, я в таких обстоятельствах не мог ждать к себе особого внимания. Все шло неладно; чем больше проходило времени, тем все более возбуждался дон Дионисио – он нервничал почти так же, как его дочь. Чтобы не мешать ему, я отправился на азотеа; здесь закурил сигару и стоял, глядя на льяно, которая на много миль тянется во все стороны от дома. На небе светила полная луна, и свет ее серебрил кактусы, пальмы и ветви других неподвижных растений, придавая им причудливый, неземной вид. Продолжая смотреть на них, я услышал за собой негромкие шаги и, повернувшись, увидел донью Беатрис. Весь день и вечер я видел, как она часто поднималась на крышу и тревожно осматривала окружающую равнину. Конечно, я понимал, почему, и предположил, что сейчас она поднялась за этим же. Но, очевидно, у нее на уме было что-то другое; подойдя ко мне и взяв меня за руку, она посмотрела мне в глаза и сказала:

– О, сеньор капитан! Вы солдат – храбрый солдат, как говорит мой отец; и ваш слуга тоже солдат. Вы будете участвовать в поисках дона Гиберто? Наш тигреро, ваш соотечественник, будет сопровождать вас, а также наши вакерос. Дон Антонио отправляет отряд, но вы, американос, муй валентес [Очень храбрые (исп.)]. Если вы их возглавите… Скажите, что вы согласны, сеньор!

– Да, сеньорита, – без колебаний ответил я. Я с тем большей готовностью дал согласие, что был уверен в печальной судьбе молодого человека и считал его мертвым. К тому же я и сам собирался сделать то, о чем она меня просила.

И вот в тот момент, когда она благодарила меня, я заметил что-то блестящее на равнине; посмотрев в ту сторону, я увидел движение. Глядя пристально, я различил очертания лошади и всадника на ее спине; сверкание, которое привлекло мое снимание, исходило от стальных удил и серебряных украшений конской сбруи. Донья Беатрис тоже увидела всадника; несколько секунд мы стояли молча, разглядывая его. Теперь мы были уверены, что это всадник и что он приближается к дому. Приближался он медленно, шагом; но вот в одном из корралей, примыкающих к дому, заржал мустанг; лошадь незнакомца ответила ему и поскакала прямо к дому. Вскоре всадник был так близко, что мы могли видеть его отдельно от лошади и разглядеть его одежду. На плечах у него была манья, которая в лучах лунного света казалась алой.

– Матерь Божья! – воскликнула девушка рядом со мной. – Это дон Гиберто!

Ни на мгновение не задержалась она на крыше, бегом спустилась по эскалера [Лестница (исп.)]. Когда я посмотрел через парапет, она уже стояла у ворот; всадник остановился здесь и оказался лицом к лицу с ней. Послышался странный крик – совсем не похожий на крик радости. Крикнув, донья Беатрис повернулась и, пошатываясь, направилась к дому.

Мне не нужно было спрашивать, в чем причина такого странного поведения. Лошадь, испуганная криком, повернулась, и лицо всадника оказалось ярко освещено лунными лучами. Я видел его так ясно, словно днем. Но это было не лицо дона Гиберто Наварро; напротив, это был дон Мануэль Квироя, и не живой, а мертвый!

Я сбежал с крыши и обнаружил, что меня опередили несколько слуг; они поймали лошадь. Все они в страхе смотрели на мертвое тело, застывшее, окоченелое, сидящее вертикально в седле – привязанное, как мы вскоре обнаружили, – похожее больше на призрак, чем на человека!

Мне это зрелище многое объяснило. Многое, но не все. Именно мертвеца преследовали индейцы, и неудивительно, что они позволили ему ускакать. Его невидящий взгляд привел их в ужас.

Это я понял; но многое оставалось непонятным. Алая накидка, покрывавшая плечи мертвеца, несомненно принадлежала дону Гиберто Наварро. Ее узнали слуги. А где же сам дон Гиберто? Он тоже мертв: я в этом не сомневался.

* * *

К счастью, я ошибался и с большой радостью убедился в своей ошибке. Пока мы снимали мертвого мажордома с лошади – это оказалась его собственная лошадь, – топот множества копыт предупредил нас о приближении группы всадников. По-видимому, это группа, организованная доном Антонио для поисков сына. Они должны были приехать в Лас Крусес, чтобы захватить нашу группу. Это действительно оказалась группа во главе с самим доном Антонио. Но они не собирались отыскивать сына хозяина – живого или мертвого. В этом не было необходимости. К моему удивлению – приятному, – я увидел, в чем причина: рядом с отцом ехал тот самый дон Гиберто, живой и не собирающийся умирать!

При их появлении дон Дионисио открыто не проявил свою радость, хотя его дочь не могла скрыть своей и выразила ее в самых страстных словах. Наварро и его сын сразу закрылись с хозяином, и разговор их продолжался долго. Посторонним они не дали никакого объяснения случившемуся. Дело слишком серьезное и затрагивает семейную честь.

Но правда все равно стала известна; ибо мне и моему недавнему проводнику Гринлифу нетрудно было разобраться в происшедшем. Мы видели именно след дона Мануэля на песке; сам дон Мануэль в ту минуту лежал в засаде в рощице, собираясь убить соперника. Мы видели дона Гиберто на равнине;