В концертном исполнении - Николай Дежнев

— Ну, пацан, ну, совсем мальчишка, — выговаривала она ему незлобиво, — ехал бы уж тогда на «колбасе»! А еще одет прилично и в шляпе. Граждане, — продолжала она громогласно, — кто вошел, ну-ка передавайте на билетики!

Поднявшись на площадку, Лукин с пристрастием оглядел убегавшую назад улицу. Его исчезновение никого не взволновало. Убедившись в этом, он протолкался в середину вагона, где и застрял, зажатый со всех сторон желающими пользоваться трамваем согражданами. В таком полувисячем состоянии он ехал с полчаса, сошел у «Метрополя» и от отеля уже добирался пешком. Несмотря на холодный ветер, солнышко пригревало и в непродуваемых закутках было даже жарко. Выйдя не спеша на брусчатку Красной площади, Лукин огляделся и после недолгого раздумья направился к собору Василия Блаженного. Новый Мавзолей, заменивший временный, деревянный, блестел начищенным мрамором, но, как видно, усыпальница Ильича мало Лукина волновала. Вместо того чтобы отдать дань вождю мирового пролетариата, он какое-то время постоял около Лобного места, затем обошел собор вокруг и, прислонившись к облицовочному камню основания, принялся ждать. Ждать пришлось долго. Минутная стрелка часов на Спасской башне успела пробежать три четверти круга, прежде чем из ворот выехал автомобиль. Расстояние до него на глазок было метров семьдесят. Лукин начал отсчет. До момента, когда машина, шурша по брусчатке шинами, исчезла из поля его зрения, прошло шесть секунд. Кто сидел в машине и даже сколько в ней было человек, он точно сказать не мог. Покусав верхнюю губу, Лукин закурил, задумался. Большой отряд пионеров, неся развернутое знамя, направлялся навестить дедушку Ленина. Из-за памятника Минину и Пожарскому вышел милиционер и двинулся прямо на Лукина. Молодое усатое лицо стража порядка светилось здоровьем, собранная складками назад гимнастерка облегала крепкое тело. Лукин внутренне собрался, естественным движением расстегнул пальто: на поясе под пиджаком висела кобура с револьвером. Милиционер приблизился, остановился в метре, строго посмотрел Лукину в лицо.

— Что же вы, товарищ! На Красной площади, рядом Мавзолей, а вы курите! Нехорошо!

— Виноват, — туша о каблук сигарету, извинился Лукин, пояснил: — Вот, приехал из-за границы, давно не был, расчувствовался…

— Понимаю, — помягчел страж порядка. — То-то, я наблюдаю, вы здесь около часа стоите.

Взяв под козырек, милиционер повернулся и не спеша удалился к своему посту у памятника. Лукин перевел дух, запахнул полы макинтоша. Пройдя через площадь, он спустился вниз к Охотному Ряду и, расспросив любезную старушку о маршруте, сел на первый же трамвай, который и довез его до Каланчевки.

На привокзальной площади все бурлило. Толпы прибывших в столицу мешочников с ошалелым видом расспрашивали каждого встречного-поперечного, как пройти или проехать, и, выслушав ответ и мало доверяя этим ушлым москвичам, тут же перепроверяли полученные сведения. В огромном зале Казанского вокзала было многолюдно. Одуревший от духоты и стиснутости народ штурмовал железнодорожные кассы в надежде поскорее покинуть безумный город. Понаблюдав со стороны картину массового проявления человеческих страстей, Лукин забрал из камеры хранения свой потертый докторский саквояж и вернулся в кассовый зал. С озабоченным видом рассеянного, потерявшегося в толпе интеллигента он несколько раз прошелся вдоль бесконечного хвоста очереди, то вынимая, то нервически засовывая в карман макинтоша пухлое портмоне. В промежутках между этими лишенными какого-либо смысла действиями Лукин то и дело ставил на пол свой саквояж и с усердием вытирал взмокший лоб большим носовым платком. Ждать пришлось недолго. Как при запахе крови поднимается к морской поверхности и начинает ходить кругами акула, так и некий невзрачный тип стал все чаще мелькать в поле зрения Лукина. В кепчонке блином, мятых, с мешками на коленях брюках и узковатом кургузом пиджачишке — рыжий сужал круги. Однажды, как бы невзначай, он даже едва заметно притерся к своей жертве, но, видно, что-то спугнуло, и он снова растворился в густой толпе. Наконец, пользуясь тем, что человек в шляпе, усиленно моргая, уставился на расписание поездов, рыжий мягко причалил к растерявшемуся лопуху и легко и непринужденно запустил руку в карман его пальто. Он уже нащупал портмоне, его музыкальные пальчики уже сомкнулись на мягкой коже дорогой зарубежной штучки, обещавшей так много прелестей жизни, как вдруг непонятно отчего кисть руки пронзила страшная боль. Рыжий еще не понял, что случилось, но шестым чувством профессионала уже знал, что попался с поличным. В следующее мгновение вор обнаружил и причину испытываемого, мягко говоря, неудобства. Он стоял в сомкнувшемся кольце людей, в то время как мужчина в шляпе сжимал его руку, продолжавшую пребывать в чужом кармане.

— Граждане, — кричал «лопух» истошным голосом человека, не ожидавшего от судьбы такой пакости, — это что же происходит! Карманник! Он хотел украсть мое портмоне! У меня там денег двадцать семь рублей и командировочное удостоверение! Нет, вы видели, вы все видели?!

Он продемонстрировал любопытствующим руку рыжего в собственном кармане, потом вынул эту руку, и она действительно сжимала портмоне. Несколько дюжих мужиков как по команде выступили вперед, недвусмысленно засучивая при этом рукава. Рыжий вздрогнул, вся его тщедушная натура сжалась в предчувствии суда незнакомого ему Линча. Однако Лукин охладил справедливый гнев трудящихся против пособника мирового капитализма.

— Граждане, — сказал Лукин громко, уже своим, естественным голосом. — Все вы будете свидетелями, а этого ханурика я сейчас сдам в милицию. Побудьте здесь, не расходитесь, я вернусь через пять минут с милиционером!

— Да куда мы отседа денемся, — успокоил его старик в ватнике и ушанке не по сезону, — нам еще за билетом стоять до морковкина заговенья.

Взяв вора покрепче за руку, Лукин пошел от касс, однако направился не в отделение милиции, как обещал трудовому народу, а к выходу из вокзала. Оказавшись на улице, он прижал своего невольного компаньона к стене здания и тихо и внятно спросил:

— Что, рыжий, по нарам соскучился? Забыл, видать, вкус баланды…

Сказав это, Лукин понял по глазам своей жертвы, что ошибся: рыжий вкуса тюремной баланды не забывал.

— Вот и хорошо, — продолжал Лукин, гипнотизируя вора взглядом. — Теперь слушай меня внимательно и, сделай одолжение, поверь на слово, что последний раз я шутил в одна тысяча девятьсот семнадцатом году. — Свободной рукой он вытащил из кармана сигареты, одну вставил в рот рыжему, вторую взял губами сам и обе поджег зажигалкой. Вор курил с наслаждением, в глазах у него появился огонек надежды. — Так вот, — Лукин перекатил сигарету в угол рта, — сейчас поедем с тобой в малину, познакомишь с паханом.

Рыжий покачал головой.

— Я жить хочу! — Голос у него был сиплый, прокуренный.

— Хочешь, значит, будешь, — с легкостью заверил его Лукин. — Пахан тебе сам спасибо скажет, что меня привел.

— Он скажет! — весь скривился рыжий, и Лукин понял, что у вора есть все основания сомневаться. — Перо под пиджак — и пишите письма!

— Дело есть на сто миллионов, — продолжал обрабатывать его Лукин.