О Рихтере его словами - Валентина Чемберджи

С трудом, но с удовольствием дочитывает тот самый роман про холостяков, который я несколько раз упоминала.

Программы в Японии. Первая – три сонаты Моцарта. Вторая – Лист (в первом отделении Полонез, Три пьесы и Скерцо и Марш), а во втором – восемь Трансцендентных этюдов. Третья программа – Прокофьев: Вторая соната; Шостакович: две прелюдии и фуги; Хиндемит, Сюита 1922 года; Барток, Стравинский (джазовая музыка). Из Сюиты 1922 года Хиндемита сыграл мне Марш (цирковой), Ноктюрн, Бостон, Рэгтайм. Играл по своему обыкновению, как на концерте. Руки какого-то небывалого устройства. Как и мозги и все остальное.

Ноктюрн я сравнила с Блоком. С.Т. согласился: «Да! Город – неуютный, с подстерегающими опасностями, страшноватый. Теплее, чем Стравинский, но менее гениально».

Сначала и слышать не хотел об игре, потом вдруг легко согласился. А получилось так. Я сказала:

– Перечитала «Шинель» и поняла, что Гоголь только Пушкину равен в гениальности. И подумала: недаром вы не так уж много читаете современную литературу, все же таких писателей, пожалуй, в ней нет.

– Но и в современной литературе есть замечательные писатели.

– Конечно, но в то же время и современная музыка не так меня волнует, как романтики, классики.

– А Хиндемит?

– Ну, я плохо его знаю. Вы ведь его не играете здесь.

– Вот послушайте еще раз, какой у него Ноктюрн в Сюите 1922 года.

Подошел к роялю, показал ноты:

– Посмотрите, как он чудно нарисовал – сам!

На первой странице нотной тетради и в самом деле очаровательный городской пейзаж начала века, много транспорта, конки, трамваи… И тогда он сел и сыграл несколько номеров.

Рассказал, как любит Японию, но заметил, что, вернувшись в Москву, обрадовался разным лицам.

По сравнению с немецкой больше любит французскую публику, потому что она хоть и меньше понимает, но больше чувствует.

Удивлялся критике на свое первое исполнение Первого концерта Бетховена с Эшенбахом: «Они пишут, что я играл этот концерт, как позднего Бетховена, и Эшенбах не совсем меня понимал. Хотя у нас был полный альянс, – ну что это такое?!»

Задавал свой любимый вопрос «Откуда это?» «Приди – открой балкон. Как небо тихо!» («Каменный гость» Пушкина).

На пюпитре Пушкин, «Медный всадник», С.Т.: «Это лучшее, что есть у Пушкина, разве нет? Хотя «Евгений Онегин»… И потом Бенуа…»

Как всегда, привез нам всем подарки; что бы это ни было – шаль, галстук или майка, – обязательно шедевр.

В 1988 году журнал «Наше наследие» обратился ко мне с предложением провести со Святославом Теофиловичем беседу о современной культуре. Конечно, как и следовало ожидать, С.Т. отказался и пошутил, что к современной культуре относится отрицательно. Однако как только оттенок «обязательности» исчез, завязавшийся разговор коснулся многих тем и в результате оказался плодотворным. Свободная форма беседы позволяет мне дополнить очерк материалами, которые не поместились в него тогда из-за «разбухшего» для журнальной публикации объема.

В ранних сумерках январского дня серебрятся зеленые шторы и стены небольшой столовой. Справа – многоцветный выразительный «Портрет Веригиных» кисти Кончаловского, слева – «Зеленый натюрморт» Трояновской.

Прошли «Декабрьские вечера» 1987 года.

За большим, накрытым скатертью овальным столом – Святослав Рихтер. Предотъездное настроение – впереди Иена – мешает заниматься. Молчат рояли, сложены стопками ноты, которые составят основную часть багажа; лежат на скатерти в праздности прекрасные руки.

– Нужно окончательно отобрать мои пастели для Тура, – говорит Святослав Теофилович. – Десять или двенадцать. Хотите посмотреть?

Мы проходим через большую комнату-зал – два рояля, кушетка, несколько кресел, торшеры, пюпитр с постоянно сменяющими друг друга раскрытыми живописными альбомами и скромный по нынешним временам проигрыватель, достаточно мощный, впрочем, чтобы заполнить квартиру громом оркестра, голосами певцов, скажем, в опере Леоша Яначека «Катя Кабанова», за прослушиванием которой я однажды застала Святослава Теофиловича. Рихтер обычно слушает музыку, стоя в дверях, полностью в нее погруженный, но иногда вдруг бросит взгляд на того, кто слушает с ним вместе: как, не ускользнуло ли от него что-то чрезвычайно важное? Иногда жду на лестничной площадке, в паузе звоню и попадаю, например, на третью часть Шестой симфонии Малера – Скерцо.

– Малер мудрил с этой частью, делая ее то второй, то третьей, наконец сделал второй, хотя, по-моему, лучше было бы ей остаться третьей.

– А кто дирижирует?

– Кубелик. Все быстро, неясно, бравурно и из-за этого одинаково. В четвертой части есть проникновенные мелодии, а он играет легкомысленно. Чрезмерные перепады в темпах. Все чересчур. И пафос чересчур. Третья симфония (помните, мы слушали?) была лучше.

Выходим в холл, где на стульях и на полу, прислоненные к стене, расставлены пастели Святослава Теофиловича: пейзажи, пронизанные стремлением передать время суток, тревожные настроения, световые эффекты, уловленные в красоте природы и на городских улицах, изящные по замыслу, поэтичные.

Святослав Теофилович много раз переставляет их, убирает одни, ставит другие, снова возвращает прежние. Наконец выбор сделан. В Тур поедут «Сумерки в Скатертном», «На траве», «Лето в Москве» и среди других – «Луна»:

– Вы обратили внимание, что всюду сумерки? Почти на всех картинах. И «Луна»… Солнце-то еще не зашло. Жутковато.

– Напоминает луну, которую мы видели по дороге из Абакана. Тоже были сумерки…

– Да! Но та была более официальная. А эта с другим настроением, неуютная, опасная. Странное сочетание луны с закатом солнца. «Луна» – это, по-моему, хорошо. Я ее воспринимаю как не мою… Помните Вариации ABEGG на вечере памяти мамы? Как будто не я. А играл их не так уж много. Но вот получилось… Если не ощущаешь как свое, значит, получилось, живопись ли, музыка… Тоже сумерки, все воспоминания в сумерках.

Я хорошо помнила этот вечер, состоявшийся 11 ноября 1987 года, на следующий день после дня рождения матери Рихтера – Анны Павловны Москалевой (чтобы не было «очень специально») в квартире Святослава Теофиловича и Нины Львовны. Пригласили самых близких друзей. С.Т. продумал все детали вечера.

Прошли десятки лет, прежде чем для Рихтера стал возможным вечер памяти А. П. Москалевой. Трагический семейный эпизод С.Т. держал в глубокой тайне, и несколько посвященных даже между собой никогда не говорили об этом. Он рассказал мне эту страшную историю во время путешествия по Азии в 1988 году и впоследствии много раз к ней возвращался. Я допускала мысль, что никто, за исключением самых близких друзей, так и не узнает о том, что произошло в счастливой семье Святослава Рихтера. Но вот вышел фильм Б. Монсенжона, и сам Святослав Теофилович, печальный, мудрый, рассказывает зрителям о происшедшем.