Заговор князей - Роберт Святополк-Мирский

Пешие в основном были провожающие хозяев слуги, воины охраны, да горвальские боброловы, пришедшие поглазеть на красочное зрелище, а санные и конные отъезжающие, миновав подъемный мост над рвом, разделились на три неравные группы и стали медленно разъезжаться в разные стороны.

Князь Иван Ольшанский с воинами, оруженосцем — все верхом — и простуженный старик Иона в теплой санной кибитке, весь укутанный шкурами, двинулись на север, направляясь в сторону своих Ольшан.

Самая большая группа, в которую входили пять саней и кибиток в сопровождении вооруженной охраны — князь Федор Бельский, княгиня Ульяна и княжна Анна Кобринские — свернули на запад, взяв направление к польской границе недалеко от которой и лежало кобринское княжество.

И, наконец, самая малочисленная, но самая шумная и веселая группа бродячих музыкантов-лицедеев, радуясь удаче и восхваляя щедрость князя Федора, в сопровождении местных жителей двинулась прямо в деревню Горваль, где намеревалась задержаться еще на пару дней, чтобы позабавить горвальских боброловов своим озорным искусством и весело потратить княжеские золотые в единственном кабачке этого бобрового царства.

В то время, когда веселая и шумная толпа заполнила неширокую центральную площадь, с противоположной стороны в деревню въехал одинокий всадник. Он был одет в теплый костюм из самого лучшего и дорогого сорта бобрового меха, а голову его полностью покрывал такой же меховой капюшон.

Добравшись до центральной площади всадник въехал в толпу веселых артистов и стал пробираться сквозь нее, время от времени стегая коня нагайкой. Лицедеи-музыканты по своей обычной привычке стали весело приставать к проезжему, громко дудеть в дудки, бить в бубны и корчить ему веселые рожи, но чем больше они пытались развеселить всадника, тем больше он раздражался, пока, наконец, выведенный из терпения, яростно размахнулся нагайкой и веселый мальчишка в шутовском колпаке вскрикнул от боли, и покатился по снегу, хватаясь руками за рассеченное до крови лицо.

От резкого удара нагайкой капюшон откинулся с головы всадника, и тогда все увидели, что это молодая девушка.

Местные жители мгновенно узнали ее, расступились, срывая с головы шапки и кланяясь.

Они растолкали удивленных артистов, освобождая проезд, и Марья, ни на кого не глядя, пустилась в галоп, быстро исчезнув за поворотом.

Она миновала еще несколько уличек, выехала на окраину и направилась к родному дому, одиноко стоявшему вдали у самого леса.

Прорубленная когда-то в этом лесу широкая просека до самого горизонта уже начала зарастать молодыми елочками.

А на широкой лавке у ворот, в шубе из такого же, как у дочери, дорогого бобрового меха сидел и, пожевывая свою вечную травинку, глядел куда-то в самый конец просеки, королевский бобровник Никифор Любич.

… — Как я рад тебя видеть, доченька, — Никифор ласково обнял дочь, когда они вошли в горницу. — Ты прекрасно выглядишь, моя красавица!

— Неправда, батюшка, я выгляжу ужасно и чувствую себя отвратительно, я изменилась, я стала другой — какой-то чужой сама себе — только что на площади я изо всех сил ударила какого-то мальчишку — бродячего лицедея, который хотел рассмешить меня, не зная, что мне не до смеха!

— Доченька, — успокоительно обнимая, гладил ее по спине Никифор, — Послушай меня… Все пройдет, все минует, все перетерпится и забудется… Вот увидишь!

— Отец, скажи мне честно, — утирая выступившие слезы, спросила Марья, — ты умышленно отправил меня за сто верст к этой волошанке, чтобы я уехала подальше от Федора и отвлеклась?

— Нет, ты же знаешь, — моя цель была совсем иной: тебе необходимо научится языку твоей матери, хотя бы в начальной степени, но я знаю — ты способная — ты учишься быстро. Это я совершенно бездарен в языках — я сражался в Валахии, познакомился там с Маричкой, потом прожил с ней семь счастливых лет, но так и не научился волошскому языку, кроме четырех слов: «Здравствуй, прощай, защищайся, выпьем!»

— Да, папочка, старуха мучила меня все эти полтора месяца целыми днями и ночами, заставляя разговаривать с ней только по-волошски…

— Я просил ее об этом. Каков результат?

— Если мне когда-нибудь случится попасть в Валахию, думаю, не пропаду!

— Это очень хорошо! — сказал Никифор и широко улыбнулся.

— А что тут у нас нового? Надеюсь, эта внезапно разбогатевшая нищенка уже уехала из замка?

Никифор тяжело вздохнул и крепко сжал Марьины плечи.

— Послушай, моя девочка. Я предупреждал тебя в самом начале, когда ты принесла присягу нашему Братству, что путь будет труден и потребует многих, порой самых болезненных жертв. Я предостерегал тебя также от излишнего увлечения князем Федором, с которым тебя по-настоящему связывало лишь служение Братству и выполнение порученных тебе дел. Так было?

— Да, это правда, — прошептала Марья.

— Твоя работа с князем Федором полностью завершена. В настоящее время он не интересует Братство. Поэтому он не должен больше интересовать тебя. Так удачно складывается, что и ты больше не интересуешь князя! Было бы намного хуже, если б тебе надо было приниматься за выполнение следующего тайного поручения Братства, а влюбленный князь Федор стал бы тебя преследовать, домогаться и еще, чего доброго, начал бы следить за тобой! Ты представляешь, как это усложнило бы твою жизнь, а его — вовсе поставило бы на край гибели, если бы он в чем-то помешал Братству?

— Где он? — тихо спросила Марья. — Я хочу увидеться с ним в последний раз.

— Князь уехал и вернется не скоро. Однако, он просил передать тебе, что навечно остается твоим должником, и всегда будет тебе благодарен, как за спасение жизни, так и за теплую дружбу, в знак чего просил передать тебе это.

Никифор указал на инкрустированную шкатулку с княжеским гербом.

Марья медленно открыла шкатулку, прочла дарственную грамоту, взяла пригоршню золотых монет и разжав ладонь поглядела, как они посыпались обратно проскользнув между ее тонкими, длинными пальцами.

Потом она глубоко вздохнула, отерла слезы, нежно поцеловала отца и сказала:

— Извини, я пойду к себе наверх, мне надо переодеться.

Никифор смотрел ей вслед.

Комната Марьи находилась на верхнем этаже, и когда она поставила ногу на ступеньку, Никифор сказал.

— Подожди минутку. За время твоего отсутствия в Братстве произошли некоторые события. Ввиду возникшей опасности, принято решение немедленно отказаться от нательных символов нашей веры — крестиков и перстней. Как видишь, на мне уже нет перстня, а крестик на шее — обычный, православный, как у всех. Сними, пожалуйста, свой перстень и дай мне — завтра приедет Трофим — ему поручено собрать все символы у членов Братства в нашей округе.

Марья взялась за перстень, чуть помедлила и не сняла его.

— Хорошо, батюшка я переоденусь, вернусь и передам тебе перстень.