Мятежное православие - Андрей Богданов

В соответствии с этими «правилами» собор постановил: «Чужду быти Никону патриаршескаго престола чести, вкупе и священства, и ни чим не обладати». Греки горячо поддержали это решение, подав государю особые мнения, в которых каждый старался обвинить и унизить Никона. Между прочим, они заметили, что, во-первых, новопоставленный после Никона патриарх должен считать четырех восточных патриархов выше себя; во-вторых, что следует изменить порядок поставления патриарха в пользу царя. Вместо избрания по жребию следовало, по мнению греков, избирать на поместном соборе три кандидатуры, из которых самодержец должен самолично выбрать лучшего!

В своем рвении, однако, греки зашли слишком далеко. Епифаний Славинецкий, поверивший им и подписавший решение собора о лишении Никона патриаршества и архиерейского сана, будучи человеком любопытным, стал читать греческую книгу, содержавшую, по словам приезжих, соответствующее (шестнадцатое) правило первого и второго вселенских соборов. С глубоким изумлением Епифаний такого правила не нашел: оно было попросту выдумано греками в угоду царю! Возмущенный Епифаний подал государю заявление, в котором отказывался от своей подписи под приговором Никону. Это заявление произвело эффект разорвавшейся бомбы – решение такого важного для русских иерархов дела оказалось основано на вранье, – и приговор не вступил в силу. К тому же архимандрит полоцкого Борисоглебского монастыря Игнатий Иевлевич произнес перед собором страстную речь, заявив о невозможности заочного осуждения Никона без участия вселенских патриархов (по крайней мере, константинопольского). Не признал правомерность решения собора 1660 года и Никон.

Первый блин греков вышел комом, но светская власть уже углядела огромные возможности «сотрудничества» с приезжими. Вскоре, 12 февраля 1662 года, в Москву прибыл прекрасно подготовленный к подобным делам в иезуитской коллегии Паисий Лигарид, именовавший себя митрополитом города Газа. Свой символ веры он немедленно обозначил, обратившись к московскому правительству за деньгами. Предлоги просьб о вспомоществовании были разные. Прежде всего, Паисий живописал ужасное положение христиан его епархии под властью турок и просил ежегодно вручать ему 500 ефимков (крупных серебряных монет), необходимых как дань мусульманским властям. Затем грек просил увеличить ему содержание из казны, чтобы его слуги и лошади не помирали с голоду. Поскольку греческий митрополит прибыл в Москву без соответствующего одеяния, он попросил затем выдать ему архиерейские одежды, саккос и митру. Все было дано с прибавкой против просимого.

Паисий Лигарид недолго удивлялся щедрости московского правительства: попросил карету и лошадей с новой упряжью. Они были даны. Тогда он вместе со своим дьяконом Агафангелом купил по цене лома 250 вышедших из обращения медных рублей и просил заменить их серебром. Все было дано. Дают – бери, решил Лигарид и кровью сердца написал прошение о том, что его епархия уже три года, пока он живет в Москве, не выплачивала дани туркам и подати иерусалимскому патриарху (для чего прихожане заняли 1700 ефимков). Не спрашивая, куда митрополит дел выплаченные прежде деньги, российское правительство согласилось оплатить эти расходы христиан города Газа. Лигарид просил, легкости ради, выдать эту сумму золотом – и эта просьба была удовлетворена: вместо 1700 ефимков серебром ему выдали «850 золотых червонных».

К расходам казны на Лигарида следует отнести и немалые косвенные потери: широкую торговлю Паисия соболями, покровительство купцам, которые, являясь якобы «племянниками» митрополита, уклонялись от уплаты таможенных пошлин, маклерскую деятельность. Кроме того, правительству было известно о взятках, которые Лигарид брал за покровительство приезжавшим в Москву греческим купцам и духовным лицам, об ограблении им с сообщниками архимандрита Христофора, вещи которого были найдены в келье Паисия при обыске («золотые, и ефимки, и соболи, и перстень»). Тем не менее московские власти не только смотрели сквозь пальцы на «шалости» Лигарида, но и постоянно снисходили к его просьбам за различных лиц, укрепляя влияние митрополита, который очень быстро стал как бы полномочным представителем греков в России.

Разумеется, царь Алексей Михайлович и его казначеи не зря тратили на Лигарида и его компанию средства из крайне истощенной войной с Речью Посполитой казны. Деньги в России считать умели еще со времен Ивана Калиты и если платили – то за дело. Что это было за дело – нетрудно догадаться. Сразу после приезда Лигарид взялся помочь царю решить церковную распрю и проявил в этом деле изрядное рвение. Уже 29 мая 1662 года он подал докладную записку, требуя запретить Никону всякие архипастырские действия до решения церковного суда. 15 августа того же года он представил письменный ответ на серию вопросов о Никоне, составленных по поручению государя боярином С.Л. Стрешневым. «Я хочу правду говорить и умру для правды Божий», – гордо заявил Паисий – и выслужился, составив целое обвинительное заключение против Никона.

Увидав такое рвение, царь особым указом от 29 декабря 1662 года повелел в присутствии архиепископа Илариона и светских чиновников прочесть перед Паисием материалы собора 1660 года – и не раскаялся, поскольку тот дезавуировал действия Епифания Славинецкого, назвав его «врагом царю, и правде, и всему собору», и призвал к осуждению Никона. Но как это было сделать? И тут Лигарид пришел на помощь царю, предложив организовать в Москве новый суд с участием восточных патриархов. (Правда, решение о созыве такого собора царь принял еще 21 декабря, но Лигарид словно прочитал мысли своего щедрого патрона.)

Тонкость ситуации состояла в том, что царь не хотел явно показывать свою заинтересованность в деле, стремился представить его чисто церковным. Поэтому на Востоке должны были действовать не царские дипломаты, а некие неофициальные лица. Паисий брался это осуществить. С царскими грамотами к восточным патриархам отправился иеродиакон Мелетий – высокообразованный и умный человек, земляк и друг Лигарида. О его способностях ходили легенды, одну из которых излагал царю опальный патриарх Никон: «Он есть злой человек, на все руки подписывается и печати подделывает, и здесь, не солгу, такое дело за ним было, чаять и ныне есть в Патриаршем приказе, а известно то дело Арсению Греку и иным, их же он весть».

Дело о подделке Мелетием патриарших подписей действительно существовало – и недаром Лигарид заблаговременно постарался оклеветать перед царем Арсения Грека (в августе 1662 года). Даже Алексея Михайловича взяли сомнения, когда он вопрошал Паисия: «А кто поручится за него (Мелетия), что воротится, если он человек двоедушный и почти что сам за себя ручается?!» Но Лигарид убедил царя, что такой-то посланец им и нужен…

Миссия Мелетия не была столь блистательной, как планировалось. Хотя еще по пути его на Восток среди греческих иерархов ходили фантастические слухи о суммах, которые он везет для подкупа патриархов (назывались числа в 8 и 20 тысяч золотых на патриарха, тогда как казна считала достаточными суммы в 400 золотых константинопольскому и по 300 золотых остальным патриархам), Мелетий добился сравнительно немногого.

В счет присланных сумм патриархи написали в Москву грамоты о преимуществе светской власти перед духовной (о которых мы уже упоминали). Но иерусалимский патриарх Нектарий в грамоте от 20 марта 1664 года написал Алексею Михайловичу, что не видит за Никоном вины, не считает возможным его низвергнуть и просит царя «не преклонять слуха своего к советам мужей завистливых, любящих мятежи и возмущения, а наипаче – если таковые будут из духовного сана». Осудил гонения на Никона и действия Лигарида также преемник Нектария на иерусалимском Патриаршем престоле Досифей. Все восточные патриархи отказались ехать в Москву или прислать своих наместников (экзархов) для суда над Никоном.