Письма любви - Мария Нуровская

Где-то через час ты вернешься в отель. Мы пойдем на ужин. Я жду тебя, Анджей.

Тогда, после возвращения из Кёльна, ты сразу поехал в клинику, а я на Новаковскую. Когда я оказалась перед дверьми с табличкой «Кристина и Анджей Кожецкие», то возникло ощущение, что я нахожусь тут впервые. Я открыла дверь своим ключом и переступила через порог. Так я первый раз почувствовала, что нахожусь дома. Не у тебя, не у Михала, а просто у себя.

Начинались лучшие годы. Через несколько дней после приезда я пошла к нашему приходскому ксендзу. Мы разговаривали в ризнице. Он спешил на обед, и я уверила его, что наш разговор будет коротким.

— Я хотела бы покреститься.

Он серьезно посмотрел на меня:

— Почему только сейчас?

— Раньше не была готова.

— Ну что же, прошу представить двух свидетелей, что вас раньше не крестили, посмотрим.

— Но у меня… нет свидетелей…

— Родители живы?

— Нет.

— А семья, родственники какие-нибудь?

— Нет никого.

— Это хуже. — Его глаза неожиданно оживились на оплывшем жиром лице. — В таком случае двух свидетелей с места жительства. Вы из Варшавы?

— Пан ксёндз, я вас очень прошу. Я еврейка, но… хочу принять христианство. У меня есть свидетельство о крещении, но фальшивое, так же как и мои фамилия и имя.

— О, дорогая пани, — ответил он огорченно, — так нельзя.

— Я некрещеная, правда.

— Но вы не та, за кого себя выдаете, — проговорил он сурово.

— Именно поэтому я хочу наконец стать собой.

— Это ваше личное дело, кем вы хотите быть. Костел не может принимать участие в фальсификации. Верните свое настоящее имя, тогда напишем в курию.

— Я этого не могу сделать.

— Значит, я не могу вас крестить, — сказал он строго, держась за пуговицу на сутане. — С костелом шутить нельзя.

— У меня духовная потребность в общении с Христом, — проговорила я.

— Иисусу Христу не нужны такие, как пани. Он есть чистота и добро.

— Что же я, по-вашему, грязная?

— Не знаю, какая вы есть, лучше молитесь своему Богу.

— Пан ксёндз, это ваше последнее слово?

— Да, — ответил он без сомнения в голосе и, снимая ключи с гвоздя, дал мне понять, что хочет закрыть костел.

Я вернулась домой, но работать не могла. Буквы скакали у меня перед глазами. Я, наверное, еще не совсем поправилась, каждое переживание вызывало сумбур в голове. Я снова забывала, что должна сказать. Как-то меня застал врасплох телефонный звонок, и я ответила, что Кристины Кожецкой нет дома. Только когда редактор попросила кое-что ей передать, только тогда я сообразила: ведь это я. Мне стало неловко, и я постаралась все обернуть в шутку: дескать, не хотела представляться, не зная, кто звонит. Хотя она представилась. Теперь я не могла найти себе места. Ходила по комнате, как по клетке, наконец оделась и вышла на улицу. Я поехала на Медовую к дворцу Примаса. Ворота были открыты, и я вошла. Проходя вдоль рядов кустарника, чувствовала, как бьется сердце. Уже в холле меня остановил молодой ксёндз, должно быть секретарь Примаса.

— Я хочу видеть кардинала…

— По какому делу?

— По личному.

— Сюда приходят только по таким делам, — спокойно заметил он. — Прошу вас обратиться в канцелярию.

— Мое дело невозможно описать, — ответила я. — Мне нужно рассказать все кардиналу лично.

— Его преосвященство не может вас сейчас принять, — терпеливо, как ребенку, объяснял ксёндз. — Он сейчас уезжает, но, если мы сочтем, что ваше дело требует аудиенции, вас известят.

— Пан ксёндз, вы ничего не понимаете! — повысила я голос.

— Я стараюсь, — ответил он тем же спокойным голосом. — Прошу вас написать нам.

И тогда я увидела кардинала. Он показался из-за колонны, с ним шли два человека, по-моему епископы, я не очень в этом разбиралась. Кардинала я узнала сразу, поскольку помнила его лицо. Молодой ксёндз стоял к ним спиной, поэтому не успел меня удержать.

— Ваше преосвященство, — проговорила я, — прошу вас уделить мне несколько минут, от этого зависит моя жизнь…

Он остановился, епископы тоже.

— Вы из Варшавы? — спросил он.

— Да.

— А не могла бы пани прийти завтра? — У него было доброжелательное лицо.

— Нет, для меня это очень важно…

Он посмотрел на часы, я видела, что он колеблется, поэтому добавила:

— У меня нет другого выхода.

— Ну хорошо, — сказал он.

— Но машина уже ждет, — заметил секретарь.

— Ничего, подождет, — ответил кардинал.

Мы вошли в комнату, похожую на кабинет.

На столе лежали какие-то папки.

— Я слушаю тебя, дитя мое.

Неожиданно я не смогла выдавить из себя ни слова, время шло.

— Я была… Мария Магдалина, но… я упала ему в ноги… Он меня простил…

— Аминь, — сказал с пониманием кардинал, хотя после таких слов мог принять меня за сумасшедшую.

— Аминь, — повторила я, чувствуя, как по щекам у меня текут слезы.

— Итак, вы свободны.

— Но я должна креститься!

— Мой костел примет пани с распростертыми объятиями, — изрек он с твердой уверенностью.

— Католический костел меня не хочет… потому что я еврейка, у меня фальшивые документы еще с войны, необходимы свидетели, а у меня нет свидетелей.

— Католический костел принимает пани с распростертыми объятиями, — повторил кардинал.

Он написал что-то на бумажке, потом поставил печать.

«Позволяю подателю сего обряд крещения под

именем и фамилией, какие назовет».

Я окрестилась. Моими крестными были двое случайных прохожих. Пожилая пара. Я подошла к ним, увидев, что они приступили к обряду причастия. Сначала их очень удивила моя просьба, но потом я сказала:

— У меня никого нет, кого я могла бы попросить.

Она посмотрела на него:

— Наверное, мы можем это сделать, Олесь?

Он согласно кивнул головой. Меня крестил тот самый ксёндз, который до этого отказал мне. Не в нем дело. Только Христос-человек в состоянии был понять мою низость. Он являлся моей милостью и прощением. Когда я услышала: «Крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа», слово сделалось телом.

Вечером во время ужина ты присмотрелся ко мне с тревогой, а потом сказал: