Особый район - Юрий Козловский

А вот со старательской артелью с Хатагай-Хаи вопрос решился проще, чем предполагал Незванов. Согласившись с Валерой Седых, что у туманной стены, через которую из прошлого в район проникали животные и люди, нужно выставить постоянный пост, Иван Петрович договорился со старателями, что они возьмут на себя эту необременительную обязанность. В короткое время на лесистой террасе в полукилометре от «прохода» мужики выстроили просторную избу, сложили в ней хорошую печку, не забыли и про баню. Отправленный с Красноармейца бульдозер проложил от берега реки до самого поста, названного старателями заставой, вполне сносную дорогу. В распоряжение «пограничников» выделили старый, но вполне еще работоспособный «КрАЗ», выдали два карабина. Ружей у них хватало своих.

Систему сигнализации и оповещения оборудовали под руководством Артема Бестужева. В двух сотнях метров от стены растянули целую сеть из тонкой, но крепкой стальной проволоки, перекрыв ею распадок на всю ширину. Зацепив ее, любой зверь больше сорока килограммов весом, а тем более человек, заставлял взлетать в воздух оглушительно воющие сигнальные ракеты, которых было достаточно на приисковом складе.

Одуревшие от скуки старатели были счастливы любой перемене обстановки и чуть не передрались за право дежурить на заставе. Но Портнов, чей упавший было при Хлудневе авторитет был снова поднят и поддержан авторитетом директора прииска, употребил власть и составил график так, чтобы никто не был обижен. На пост заступали сразу десять человек (именно столько народа вмещал построенный на заставе дом), и продолжалось дежурство десять дней, после чего приезжала смена.

Рвались старатели в «пограничную стражу» не только потому, что озверели от скуки на Хатагай-Хае, но и потому, что в распадке, перегороженном стеной, была хорошая охота, и директор, в принципе, не был против того, чтобы мужики пополнили таким образом запас продовольствия. Правда, он наложил несколько запретов. Например, нельзя было отстреливать мамонтов. Пришедшее еще осенью стадо так и оставалось единственным, и изводить этих великолепных животных на мясо казалось всем страшным кощунством. Нельзя было уничтожать неизвестных животных, если такие появятся, а в особо интересных случаях нужно было сообщать на прииск. И главное — не истреблять животных без нужды и бить не больше того, что требуется для пропитания.

Инструктируя старателей, Бестужев, которого директор назначил ответственным за «охрану границы», особо предупредил их, что бояться нужно в первую очередь не зверей, какими бы они ни были страшными, а людей, самая первая встреча с которыми показала, что они вооружены и очень опасны…

— Можно, Иван Петрович? — из-за чуть приоткрытой двери торчал один только нос Глаголы, а сам он оставался в тамбуре, отделяющем кабинет директора от приемной.

— Заходи, — кивнул Незванов и показал на стул напротив себя. — Разговор серьезный будет.

— Слушаю! — на лице Ивана отражалось тревожное ожидание, но в его взгляде Незванов отметил едва уловимый отблеск той наглости, которую тот постоянно проявлял в отношениях с подчиненными и никогда — с начальством. Это было что-то непривычное. Похоже, Глагола приготовил какую-то пакость.

— Скажи, Иван, — глядя ему прямо в глаза, произнес директор, когда тот присел на самый краешек стула, — у меня когда-нибудь были к тебе претензии по работе?

— Та не вроде, — ответил Глагола, отводя взгляд. — Я ж свою работу всегда справно роблю…

— Так чего же ты сейчас так расслабился? — голос Незванова зазвучал жестко. — Столько времени прошло, а ты всего один коровник построил, скот в нем на головах друг у друга стоит! Второй давно пора под крышу подвести, а ты еще стены не сложил! Почему, я спрашиваю? Где твоя «справная» работа? Смотри, если хоть один бычок подохнет, ты знаешь, что с тобой будет!

— А не трэба мэнэ пугати! — вдруг выпалил Иван и сменил позу, прочно усевшись на стуле. Когда надо, он великолепно говорил по-русски, но сейчас почему-то перешел на «мову». — Шо вы мне зробыте?

— Не понял! — Незванов с удивлением посмотрел на неожиданно показавшего зубы подчиненного.

— О то ж… пайку вы у меня не отымете, не имеете права голодом морить. Пайку даже последний бичара получает и такую ж, как я. Так чего ради я буду из штанов выпрыгивать, вкалывать день и ночь? Я, значит, должен с ног падать, да еще ответственность такая, а получу за свою работу тот же кусок хлеба, что Трамвай получает. Так на хрена мне такой праздник, скажите на милость? Или взять мои теплицы… Слава, жинка моя, как горбатилась в них, так и горбатится. Ну ладно, помогают сейчас ей бабы, но теплицы-то мои! Я материал за свои кровные куплял, сам их строил. Никто строить не помогал, а все равно огурчики-помидорчики поровну! Ни, мне торопиться некуда, буду робыть потыхэньку, смотришь, и здоровье лучше сохранится…

— А ты понимаешь, что от твоей работы сейчас жизнь всего поселка зависит? — сжал кулаки Незванов.

— Вот тильки не надо мне на сознательность давить! — Было видно, что Глагола давно готовился к этому разговору и припас все необходимые контраргументы. — У вас, может, она есть, а у меня вот нэма. Нэма — и усе тут!

— Так чего же ты хочешь? — с трудом подавив вспышку гнева, спросил Иван Петрович.

— Вот с того и трэба было начинать! — удовлетворенно ответил Иван. — А то сразу пугать… Зараз усе и обскажу. Я, Иван Петрович, так соображаю, что каждая работа свою цену имеет, и не желаю я, чтобы меня с каким-нибудь Трамваем ровнялы! А ведь у нас так оно и выходит!

— Что же ты, две пайки хочешь? — усмехнулся Незванов. — К твоему сведению, я тоже одну получаю.

— Так я же ж и говорю, что вы сознательный! — увидев улыбку директора, Глагола решил, что грозу пронесло мимо. — А я, видать, ще не дорос. Я хочу за свою работу гроши получать и самому решать, куда их потратить, на хлеб или штаны новые купить. А то и вообще в чулок заховать, це уж мое дило. И не один я так думаю. Как я могу людей заставить лучше робыть? Каждый думает — хоть сегодня я той коровник побудую, хоть в следующем роки, все равно свой кусок хлеба получу. А я не могу им даже бутылку пообещать за досрочную сдачу, нэма у мэнэ той бутылки…

— Какие еще гроши? — поморщился Незванов. — Откуда им взяться? Сам знаешь, нет в кассе денег!

— То разве проблема? — удивился Глагола. — Якуты, и те придумали, что делать. Мне люди казалы, что они свои карбованьци завели, и все у них справедливо. Заробыл, получил, потратил… А мы что, дурнее их? Можно ж и у нас такое завести…

— Справедливо, говоришь? Ну-ну… — Иван Петрович вдруг понял, что может накричать на Глаголу, снять его с должности и отправить валить лес, а то и вовсе возить дерьмо, но этим все равно не переломит ситуацию в свою пользу. Вроде бы исправно действующая сначала система стала давать один сбой за другим. Он давно заметил, что люди, пусть не все, но многие, стали относиться к своим обязанностям с прохладцей, старались увильнуть от работы, возмущались и спорили, когда им казалось, что от них требуют больше, чем от других. Таких, как Валера Седых, способных понять особенность ситуации, можно было перечесть по пальцам. А у него не осталось ни одного рычага, чтобы заставить людей трудиться с полной самоотдачей, потому что он не мог предложить им стимула.