На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго - Николай Манвелов

Проблемы с вентилированием котельных и машинных отделений сохранялись и на более современных боевых кораблях. Так, на вступивших в строй незадолго до Первой мировой войны линкорах «Андрей Первозванный» и «Император Павел Первый» из-за отсутствия бортовых иллюминаторов[157] и небольшого диаметра иллюминаторов палубных была из рук вон плохая вентиляция. Наиболее тяжелое положение создалось на «Андрее» — свежего воздуха поступало в два раза меньше, а «дурною» удалялось в два с половиной раза меньше, чем на однотипном «Павле».

Для создания мало-мальски приемлемых условий для команды приходилось держать постоянно открытыми люки трапов, которые вели во внутренние отсеки корабля. Это ставило под вопрос выполнение кораблем боевых задач, а в холодное время года (а оба линкора служили на Балтике) приводило к росту количества простудных заболеваний.

«Машинная команда обычно держалась вместе и между собой была чрезвычайно солидарной. Она и на всех кораблях помещалась вместе. Впрочем, машинисты, трюмные кочегары сильно отличались по своей психологии от другой команды, так как состояли из бывших заводских рабочих. Таким образом, это были городские жители, а не крестьяне, как другая часть команды, и поэтому к ней относились с известным пренебрежением. Своим действительным авторитетом она почитала “господина старшего механика”, ну и, конечно, других судовых механиков, которые всегда стояли горой за нее и не давали в обиду не то что боцману, а самому старшему офицеру. Боцман был всегда не прочь использовать машинистов, трюмных и кочегаров на судовых работах и был убежден, что они в машинах и кочегарках, на якоре, гоняют лодыря. Но добраться до них было трудно, и оставалось только ворчать под нос: “духи проклятые”. Особенно они ею раздражали тем, что вылезали из машин и кочегарок грязные и засаленные и пачкали палубу и краску. Но на верхней палубе они все же находились в известной степени в опасности, так как им всегда могло влететь от боцмана», — вспоминал Гаральд Граф.

Уголь, правда, грузили всем экипажем. В работах участвовали и офицеры, и священник. Вахту стояли старшие специалисты, а также те матросы, присутствие которых на постах было обусловлено необходимостью.

Попробуем проследить, как протекал день на корабле Российского Императорского флота, находившемся в плавании.

В пять часов утра рындой[158] отбивались две склянки (два получасовых промежутка после четырех часов[159]) и зычные голоса боцманов начинали будить команду. Матросы вскакивали и начинали вязать койки — парусиновые тюфяки, набитые крошеной пробкой (подробнее о роли койки на военном корабле мы уже говорили).

Крик и свист боцманских дудок были настолько громогласными, что офицеры стремительно закрывали иллюминаторы своих кают. Если же речь шла о парусном судне с гладкой палубой, где в жаркое время офицеры сами спали не в каютах, а на верхней палубе, то старшие чины быстро собирали свои постельные принадлежности и спускались досыпать в каюты. Приближалось время уборки или по-матросски — «убирки».

Тем временем матросы быстро умывались (обычно — соленой водой), молились и около получаса завтракали.

Отметим, что матросские коки часто поднимались часа в три ночи — необходимо было затопить камбузы, сварить жидкую кашицу и заготовить большое количество кипятка для чая. Особенно это было характерно для периода парусного и начала эпохи пара. В те времена было принято тушить, от греха подальше, все камбузные огни, большая часть экипажа спала, бодрствовала только вахта, в связи с чем следить за возгораниями на камбузе было некому.

Завтрак в море «сервировался» на разложенных на палубе брезентах после пяти часов утра (сразу после побудки, умывания и молитвы). Он чаще всего включал в себя кашицу-размазню, куда окунали сухари. Перед употреблением сухарь было положено стукнуть о палубу, дабы выбить червей, которые могли там поселиться. Как вариант, «толченку» из сухарей добавляли в саму кашицу.

Затем до изнеможения пили чай.

После завтрака, обеда и ужина команды артельщики — ответственные за мойку баков для пищи и артельной посуды — выстраивались во фронт для ее проверки вахтенным офицером или вахтенным боцманом. Тот оценивал качество санитарной обработки и докладывал результаты руководству.

Между половиной шестого и шестью часами утра начиналась большая приборка корабля. Требование поддерживать судно в чистоте содержатся еще в Петровском Морском уставе:

«Корабли надлежит чистить и месть; а фордек мыть по вся дни, и между палубами открывать окна, так часто, как время позволит. С наружи корабль по утру и вечеру повинен обметен и вымыт был, во время стоянки на якоре. Также места, где бараны, птицы и прочая живность, надлежит чистить всякой день дважды при боцмане, или другом караульном ундер офицере, и сего всего надлежит над ними смотреть караульным офицерам, под вычетом жалования на неделю за каждое преступление».

Вот как она протекала на корвете «Коршун» (под этим названием скрывается парусно-винтовой корвет «Калевала», корабль юности известного российского писателя-мариниста Константина Станюковича):

«Босые, с засученными до колен ногами и до локтей руками, разбрелись матросы по палубе, вооруженные скребками, камнем, ящиками с песком, ведрами, голиками[160] и швабрами. Ползая на четвереньках, они терли ее песком и камнем, потом обильно поливали водой из брандспойта и из парусинных ведер, которые то и дело опускали за борт на длинных концах. После этого палубу проходили голиками и затем швабрами. Пока одни занимались палубой, другие оканчивали борта, предварительно промыв их мылом; вытирали и мыли стекла люков, сами люки и т.д. Повсюду терли, скребли и скоблили; повсюду обильно лилась вода, даже и на быков, свиней и баранов, и разгуливали голики и швабры.

Нечего и прибавлять, что то же самое происходило и внизу: в жилой палубе, на кубрике[161], в машинном отделении, в трюме, — словом, везде, куда только могла проникнуть матросская рука с голиком и долететь крылатое словечко боцманов и унтер-офицеров.

Когда корвет был выскоблен и вымыт во всех своих закоулках, приступили к его чистке и окончательной убирке.

Едва ли так тщательно и любовно убирали какую-нибудь барыню-красавицу, отправляющуюся на бал, как убирали матросы свой “Коршун”. С суконками, тряпками и пемзой в руках, имея около себя жестянки с толченым кирпичом и мелом, они не без ожесточения оттирали медь люков, компасов, поручней, кнехтов и наводили глянец на чугунные орудия, на болты, крючки, блочки…»