Бегство от Франка - Хербьерг Вассму

В ночь на первый день Рождества у меня поднялась температура. Вся дрожа, с кружащейся головой, я встала, чтобы надеть что-нибудь сухое. Ночную сорочку можно было выжать. Тело как будто расплылось, оно стало чужим и двигалось с большим трудом. Я чувствовала бессилие и мне почему-то было стыдно. Словно мою голову насадили на шест и швырнули тело в болото, чтобы оно там сгнило. Рана на месте отрубленной головы нестерпимо болела. А тело напомнило мне о давно выброшенной на берег медузе.

Я села на унитаз. Мне показалось, что кто-то подержал его на морозе, чтобы еще больше помучить меня. Но я все-таки посидела там, держа эту чужую голову на шесте, прислоненной к стенке. Пахло влажной штукатуркой. Или плесенью. И запах шел изнутри, из меня.

Наконец я вернулась в постель, заснула, и не могла помешать какому-то существу с лицом, скрытом капюшоном, проникнуть в мою душу. Я билась, пытаясь освободиться от этого человека в черном, который был не больше меня, но гораздо сильнее. Выносливее, и его руки обладали непонятной властью. Сперва я бессильно, как парализованная, сопротивлялась ему. Мне казалось, что на каждое движение у меня уходит по многу минут, часов, а может, даже дней или лет.

Там, во сне, я сказала себе, что этот незнакомец в плаще не опасен, хотя и внушает тревогу. Во сне можно такое сказать, как будто знаешь, что все это только сон, но не хочешь себе в этом признаться. Я успокаивала себя тем, что мне неприятно лишь то, что я не знаю, кто прячется под плащом. Голые фигуры двигались в клубах пара, помещение было похоже на душ тренировочного центра. Кое-кого из них я знала, но не могла вспомнить, кто они. Я не могу их узнать, потому что они голые, думала я, бродя там, прикрывшись полотенцем. Я хотела принять душ, но не могла найти краны, чтобы пустить воду.

Неожиданно в одной душевой кабине возникла фигура в черном плаще. Я видела лишь сверкающие глаза, но узнала их. Фрида! Она что-то скрывала под плащом. Мне хотелось узнать, что она скрывает, и я подошла ближе. Откинула плащ в сторону. Но там ничего не было. Пустота. От разочарования ко мне вернулись силы. Не ведая о том, я скрывала в себе вулкан. Теперь он вырвался на свободу. Я хлестала Фриду словами, которых сама не понимала. Мне хотелось, чтобы все происходило быстрее, поэтому я пустила в ход руки. Не двигаясь с места, Фрида сматывала в клубок бессвязный поток моих слов, пока не смотала его до конца.

— Выбор пал на меня, — сказала она.

После завтрака мы устроились на краю бассейна. Я легла поудобней и вытянулась, чувствуя наслаждение во всем теле, пробуждавшее во мне чуть ли не укоры совести. Думаю, не у меня одной было такое чувство, больше, чем мне, оно было знакомо многим, расположившимся вокруг бассейна. Безусловно, это было здоровое чувство для человека, который, как и я, легко пришел к мысли, что роскошь ненормальна. Таким состояниям нельзя доверять.

Вообще-то я чувствовала это с первого дня, когда мы с Фридой приехали в Берлин. Мне казалось, что я в любую минуту могу проснуться в Осло на своем диване-кровати и обнаружить, что все было вымыслом. Или сном. Не знаю даже, пожалела ли бы я об этом.

Бред, вызванный высокой температурой, усилил предчувствие, что Фрида для меня опасна. Это было несправедливо, но отделаться от него я не могла. Я понимала, что рано или поздно нам придется расстаться. И чем раньше, тем лучше. Она одержала верх надо мной, не только определяя цель и маршрут нашей поездки, она путала мою рукопись и крала мои сюжеты, чтобы перекроить их на свой лад. У меня часто возникало чувство, что она пытается умалить мою роль и самой занять больше места.

Ведь все вместе — и поездка, и машина — была Фридина выдумка, думала я.

Она не хотела говорить ни о смерти актера, ни о том, как дочь отнеслась к его смерти, и уклонялась от ответов на мои вопросы. Это она-то, обвинившая меня, что я ничем с ней не делюсь! Я знала, что она ездила в больницу, и это все. Казалось, она наконец обрела что-то, что принадлежит только ей. И ей не хотелось, чтобы я использовала это в своей рукописи. Догадывалась я и том, что она недовольна собой. Возможно, она оплакивала актера, хотя и не знала его. С другой стороны, я была ее задушевной подругой. И к тому же я была больна!

— Она тяжело приняла его смерть? Его дочь? — пыталась я завязать разговор.

— А ты как думаешь? Она так плакала…

— Ты была там все время? Я хочу сказать, пока он…

— Он умер, когда упал головой на стол.

— Но ты не вернулась в наш номер. Где ты была?

— Санне! Если тебе непременно нужно в этом копаться и задавать мне вопросы, так спрашивай хотя бы о чем-нибудь существенном! Я немного побродила вокруг отеля. Вот и все. Драма уже закончилась. Я, например, считаю, что этому актеру очень повезло. Он умер, конечно, не под аплодисменты, но, по крайней мере, он в сочельник упал на сцене при открытом занавесе!

— У меня такое чувство, будто мне все приснилось. Этот актер… Он упал… так неожиданно…

— Приснилось? Да, пожалуй. Писатель видит сны, даже когда бодрствует. Почему бы не назвать это сном? Но, пожалуйста, не размазывай этот эпизод в своей рукописи. Актер не самое главное. Держись Франка. Он жив, и, кроме того, тебе известно о нем куда больше, чем об этом актере.

Вот опять. Фрида пытается хозяйничать в моей рукописи. И на этот раз я себе этого не придумала. Она мне внушает, что для моей книги главное, а что нет.

— Откуда ты знаешь, что для книги главное?

— Я вижу, что твоя влюбленность в умершего актера бесперспективна. Она только оттеснит Франка и ни на шаг не продвинет действие вперед.

— Но я не влюблена в него.

— Тем меньше у тебя причин писать о нем в своей книге. И что, между прочим, ты можешь написать о нем? Неужели ты действительно думаешь, что у тебя хватит воображения, чтобы писать о такой сложной личности?

Я промолчала. Хотя иногда молчать так же трудно, как находить нужные слова.

Я закрыла книгу, которую читала, — биографию Марселя Пруста. Я читала ее только потому, что у меня ушло несколько лет на то, чтобы прочитать «В поисках утраченного времени».

— В развитии своей личности ты должна преуспеть так же, как Сван. Только тогда ты отойдешь от Франка на нужное расстояние, — сказала Фрида.

— Что ты имеешь в виду?

— Свану понадобилось много лет, чтобы отделаться от своей воображаемой любви. До него наконец дошло, что он потратил годы жизни и даже был готов умереть ради женщины, к которой не испытывал никакой привязанности. Она не его тип. И тем не менее, он из лояльности заставлял себя делать вид, будто любит ее. Он даже испытал боль, когда она не ответила взаимностью на эту воображаемую любовь.

— Не надо так говорить, — шепотом попросила я.

— Сван освободился от этого чувства. И успокоился, поняв, что ведет себя глупо. Он вышел из этого душевного процесса и выздоровел. Тот Франк, которого ты себе придумала, не имеет ничего общего с настоящим Франком. Ты, слой за слоем, наложила на него свои ожидания. А теперь внушила себе, будто он тебя преследует. Хотя тебе ничего неизвестно о его намерениях. Ты просто придумала его себе, но придумала слишком поверхностно. Ты чересчур эгоцентрична, чтобы дать себе труд по-настоящему его узнать.