Возраст Суламифи - Наталья Миронова

– Может, твой тухлый Ромео одумается и придет, когда ты родишь.

– Что ты понимаешь? – Любимая фраза Нелли. – У него детей – видимо-невидимо по всему свету.

– Зато этот – последний. Вот представь: он придет, а у тебя винегрет уже нарезан.

– Думаешь? – с сомнением спрашивала Нелли.

– На свете возможно все, что не противоречит законам физики, – отвечала Лина.

– Тебе легко говорить! – распалялась Нелли. – Так и помрешь бобылкой, как эта ведьма старая, прабабка твоя. А я по твоей милости торчу тут с пузом!

– По моей милости? – смеялась Лина. – Нет уж, извини. Я ж не голубь, непорочное зачатие – не мой профиль.

Нелли не собиралась оставлять себе ребенка, но Лина пригрозила, что соберет у дверей роддома толпу репортеров. И слово сдержала. Но тут уж Нелли пришлось признать свою оплошность: никуда не денешься, сама всем раззвонила, что у нее ребенок от маэстро. Она вышла из этих дверей со свертком на руках. В мережку была продернута голубая ленточка. Мальчик.

После родов Нелли активно занялась собой. Надо же подтянуться! Но еще до подтяжки надо сбросить вес. Диета – есть какая-то модная: ешь все одного цвета, зеленое, скажем, или желтое, надо будет попробовать, говорят, помогает, – тренажеры, липосакция… И работать где-то надо. Пока не вернула форму, придется в театре.

Ох, как ей не хотелось возвращаться в театр! Это был уже не тот театр, куда она устроилась в начале 90-х. Вот раньше было хорошо: союз кинематографистов – что-то вроде профсоюза. Но в начале 90-х он практически перестал действовать. На киностудии штатных актерских единиц нет, группу подбирают под фильм, по окончании съемок распускают. Но надо же, чтобы трудовая книжка лежала!

Вот Нелли и устроилась в начале 90-х в захудалый театр, чтобы книжка лежала и стаж тек. Она редко удостаивала свой театр посещениями, но числилась. Выходила в дурацкой американской комедии пару раз в год – она звезда, ей можно. Играла коварную интриганку, разговаривала раз и навсегда усвоенными стервозными интонациями Джоан Коллинз из сериала «Династия». Передергивала плечами. Становилась спиной, а потом резко поворачивалась на свою реплику. Очень эффектно. Все были довольны.

И вдруг, десять лет спустя, появился новый режиссер. Совсем мальчишка, непонятно, как сумел пролезть. И при этом возмутительный красавец. Долгое время Нелли вообще была не в курсе, снималась в кино и горя не знала, ее как кувалдой по голове шарахнуло, когда он вздумал их американскую комедию, кормилицу-поилицу, снять с репертуара. Нелли вместе с другими заинтересованными лицами настрочила на него «телегу» в министерство.

Это была уже вторая «телега», первую настрочили еще при старом директоре. Директор был сволочь, его все ненавидели, но свое дело он знал. И сидел крепко, казалось, никаким динамитом не сдвинешь. А вот сдвинули, у мальчишки нашелся какой-то неслыханный блат. Старый директор ушел со слезами, Нелли его даже пожалела, хотя вообще-то была совсем не жалостлива.

Потом мальчишку утвердили главным режиссером. Спектакль он, видите ли, эпохальный поставил. В директора себе подобрал ровесника, такую же шелупонь. Укрепил тылы и пошел махать: ставил, по мнению Нелли, несусветную хрень, ее в свои спектакли не приглашал (она бы, положим, и сама не пошла, уверяла себя и подруг Нелли), но это бы еще ладно, это бы она пережила, не больно-то и надо. Но он начал старые спектакли закрывать!

«Телега» не помогла. Мальчишка по фамилии Галынин вызвал ее к себе. Не одну – если бы одну! – всех авторов «телеги» вызвал.

– Чем жаловаться в министерство, могли бы сначала со мной обсудить.

Актеры выдвинули вперед старого «зубра», бывшего красавца, перешедшего на роли «благородных отцов». Заслуженного-перезаслуженного, засушенного-перезасушенного.

– Вы никого не слушаете! – начал он хорошо поставленным голосом мастера старой школы. – Я в театре сорок лет, всякое бывало, но такого произвола я в жизни не видел! Вы устроили тут террор! Кто вы вообще такой? Вы дешевый рекламщик, а не режиссер, я все про вас знаю! Кто вам позволил снимать с репертуара наши спектакли? Не вы их ставили, не вам снимать.

– Вы имеете в виду «Голышом на лужайке»? – прищурился режиссер, не отвечая на личные выпады. – Такие спектакли позорят марку театра.

– На них ходит зритель! – велеречиво провозгласил «благородный отец».

– На «Кривое зеркало» еще больше ходят. Даже не ходят, дома сидят, телевизор смотрят, – парировал режиссер. – Рейтинг, доля… Это не довод. На мои спектакли тоже ходят.

– Но нас вы не считаете нужным занимать, – обиженно продолжал «благородный отец». – Вот вы ставите «Закат». Мне эта затея с «Закатом» вообще кажется сомнительной. Не понимаю, зачем нам эта еврейская тема, – добавил он апартом[16]. – Ну да бог с ней. Но вы приглашаете актеров со стороны. Из-за границы! Вам своих мало? Вы могли бы предложить, например, мне. Я в театре сорок лет…

– Зачем же я буду вам предлагать, если вам не по душе еврейская тема? – недоуменно поднял бровь режиссер.

– Вы могли бы предложить, – упрямо повторил «благородный отец». – Хотя бы из чувства приличия.

– Из чувства приличия не стоило бы заводить этот разговор, – едко усмехнулся Галынин. – Вам в «Закате» роли нет. В «Недоросле» я вас занял, и вы роль провалили. Да еще – было дело! – и текст сократили самовольно, ушли до окончания спектакля.

– Я спешил на поезд…

– Меня это не волнует, а зрителей – тем более, – прервал его режиссер. – Стоило бы вычесть из вашей зарплаты треть стоимости билетов, раз уж вы самовольно спектакль укоротили. А по-хорошему, вас надо было просто уволить.

– Как уволить? – возопил «благородный отец». – Я в театре сорок лет…

– Вы уже в третий раз это повторяете. Почитайте КЗОТ, там все сказано. И успокойтесь, я же вас не уволил. Пока. У кого еще претензии?

Выскочила вперед бойкая субретка:

– Вы нас не занимаете, Николай Александрович, а что же нам делать? Есть-пить надо?

– Ну вас, положим, я занял. Вы у меня в «Онегине» Ольгу играли. А в скольких сериалах за это время снялись? Сколько раз мне пришлось вас заменять?

– Есть-пить надо, – уже жалобно повторила субретка.

– Ладно, вот что я вам скажу: приглашу кого-нибудь со стороны, пусть что-нибудь для вас поставит. Как насчет «Мышеловки»? Но такой откровенной халтуры, как «Голышом на лужайке» или «Графская спальня», я больше в театре не допущу. Не нравится – увольняйтесь, я никого не держу.

«Графская спальня» – это как раз и была та самая комедия, где играла Нелли. Поверхностная, пошлая – американское представление о «графьях». Нелли смотрела на режиссера, и ей хотелось укусить его за зад. Как он был хорош! Сволочь, подонок, но до чего хорош! Одна эта выгнутая бровь… Надо будет с ним наедине потолковать.