Тайна царя-отрока Петра II - Адель Алексеева

Было это на пятый день после венчания молодых в Горенках. В первой карете сидели Алексей Григорьевич с Прасковьей Юрьевной, во второй — сёстры Катерина и Елена, в третьей — братья Алексей, Николай, Александр, а в последней — новобрачные. Ещё отдельно ехали слуги и… мадам Штрауден с Дуняшей. Да, узнав о предстоящей печальной участи своей воспитанницы, гувернантка не раздумывая отправилась вслед за нею. Отпустил Пётр Борисович и девку Дуняшу, к великой её радости.

Мужественно, с какой-то отчаянной решимостью даже встретила весть о ссылке юная княгиня Долгорукая. Ни слёз, ни жалоб — на лице подбадривающая улыбка. Ради мужа бросалась она в пучину бедствий, теряя богатство, родных, Москву. Если и грустно ей было, то лишь оттого, что братья и сёстры не пришли проводить. Но она и это прощала — ведь рядом Черкасские, а ему, вице-канцлеру, нет ничего страшнее великосветских сплетен.

Дорогой её братец всё же прислал сестре любезное письмо и деньги. Целую тысячу рублей. Но Наталья рассудила, что ни к чему ей столь большие деньги, и вернула половину назад. Почему она это сделала? По неопытности? Из гордости? От лёгкого шереметевского сердца.

…11 апреля 1730 года отправились Долгорукие в ссылку.

(Эти-то числа, цифры и стали основой авторской версии всей этой истории. Тайна закрыта здесь: 5 марта Анна узнала о вине отца и сына Долгоруких, а при мстительном её нраве она бы тут же подписала указ о ссылке. Но была загвоздка — Екатерина. Анна выжидала. И потому указ Долгорукие получили 8 апреля, а через три дня были отправлены в ссылку.)

Екатерину в те дни было не узнать — и раньше горделива сверх меры, умна, спесива, била по щекам служанок, за собой всегда оставляла последнее слово, любовалась собой в зеркальце (как тут не вспомнить сказку Пушкина?) — ничего не стоило ей разбить зеркальце. А тут…

Три дня провалявшись в постели, шатаясь, поднялась — и услыхала про указ «злыдарихи» о высылке их из Москвы. О выкидыше никто не знал, кроме Палашки, а той пригрозила: ежели скажешь кому — тебе не жить.

После всего, что имела, после царского обручения — лишиться всего?! Ни денег в меру, ни власти, ни любви, ни младенца-наследника?! Да ещё ехать куда-то? Да ещё в три дня собраться?

А ведь как была счастлива! Мила, кокетлива, любезна, обучилась европейским манерам, будучи с отцом-посланником в Европе! Её портреты писали лучшие художники. У француза Буше она с розой в руке — и как хороша! Характер тоже виден: благоухает красная роза, однако видны и шипы, — с Катериной никому не станет скучно, уколы мелкие, булавки да шпильки, — и шипы, известные русским и европейским дамам… Разве не сказывали ей комплименты — не только кавалеры, но и супруги посланников. Та же леди Рондо…

Пусть с запозданием, но мы приведём здесь не пересказ, а подлинные записки леди Рондо о первом её впечатлении:

«Некоторое время тому назад я познакомилась с юной дамой… её сердце преисполнено нежной страстью… Кротость, доброта, благоразумие и учтивость этой восемнадцатилетней особы заключены в хорошенькую оболочку. Она — сестра фаворита, князя Долгорукого. Предмет её любви — брат австрийского посла; всё уже оговорено, и они ждут только каких-то бумаг, необходимых в его стране, чтобы стать, я надеюсь, счастливыми. Кажется, она очень рада, что в замужестве будет жить за пределами своей страны; она оказывает всевозможные любезности иностранцам, очень любит жениха, а тот — её».

А вот другое письмо, более подробное, касается оно помолвки её с императором:

«Со времени моего последнего письма здесь произошли удивительные перемены. Юный монарх (как предполагают, по наущению своего фаворита) объявил о своём решении жениться на хорошенькой княжне Долгорукой, о которой я упоминала в том письме. Какое жестокое разочарование для двоих людей, сердца которых были всецело отданы друг другу! Два дня тому назад состоялась церемония публичного объявления об этом, или, как русские его называют, «сговор». За день до этого княжну привезли в дом одного вельможи близ дворца, где она должна оставаться до свадьбы. Все люди света были приглашены, и общество расположилось на скамьях в большом зале: государственные сановники и русская знать по одну сторону, иностранные министры и знатные иностранцы — по другую. В дальнем конце зала был балдахин и под ним два кресла; перед креслами — алтарь, на котором лежала Библия. По обе стороны алтаря расположилось многочисленное духовенство. Когда все разместились, император вошёл в зал и несколько минут говорил с некоторыми из присутствовавших. Княжну привезли в одной из его карет из дома.

Как хорошо владела собой Долгорукая! Она и кротка, и добра, она актриса! Сердце лежит к Миллюзимо, но стать императрицей — это ли не мечта?

Брат проводил княжну до дверей зала, где её встретил царственный суженый, сопроводил её к одному из кресел, а в другое сел сам. Хорошенькая жертва (ибо я княжну считаю таковой) была одета в платье из серебряной ткани с жёстким лифом; волосы её были завиты, уложены четырьмя длинными локонами и убраны множеством драгоценных камней, на голове — маленькая корона. Она выглядела спокойной, но была очень грустна и бледна. Посидев какое-то время, они поднялись и подошли к алтарю, где он объявил, что берёт её в супруги; затем отдал ей своё кольцо, а она ему — своё, и он укрепил свой портрет на запястье её правой руки; затем они поцеловали Библию, архиепископ Новгородский прочёл краткую молитву, и император поцеловал её. Жених, держа в своей руке её правую руку, подавал её каждому проходившему, поскольку все совершили эту церемонию. Наконец, ко всеобщему удивлению, подошёл несчастный покинутый обожатель. (Так он не уехал, не исчез? Он рядом. — АА.) До этого она всё время сидела, не поднимая глаз; но тут вздрогнула и, вырвав руку из руки императора, подала её подошедшему для поцелуя. На лице её в это время отразилась тысяча различных чувств. Юный монарх вспыхнул, но подошли другие засвидетельствовать своё почтение, а друзья молодого человека вывели его из зала, посадили в сани и как можно скорее увезли из города. Поступок этот был в высшей степени опрометчив, безрассуден и, осмелюсь сказать, неожидан для княжны.

Юный монарх открыл с нею бал, который скоро закончился, к её, насколько я могу судить, большому облегчению, ибо всё её спокойствие улетучилось после этой опрометчивой выходки, и на лице её теперь не отражалось ничего, кроме страха и смятения».

Жизнь и судьба её — увы! — во власти фатума, рока…

Теперь три дня в доме Долгоруких шла хлопотня — сборы в неведомую дорогу. Что взять — на зиму, на лето? Или скоро они вернутся назад?.. Может, в свою пензенскую усадьбу сошлют, а может — как Меншикова…

Катерина, обладавшая сильным характером, в общих сборах почти не участвовала…

Впереди Катерину Долгорукую, вдовствующую императрицу (как она себя называла), ждали не княжьи имения в Пензе, не короткое гостеванье, а — десять лет ссылки и пребывание в том самом месте, куда был сослан Меншиков.

А Брюс жил верстах в сорока от Москвы, в своей усадьбе Глинки, и в те тревожные лунные ночи совсем не спал: не отходил от телескопа.