Княжий остров - Юрий Сергеев

— Из какой станицы родом, казак?

— Почему из станицы… я из Сибири, — нехотя ответил Мошняков и отвернулся, — с Иртыша я, брат…

Но Окаемов уловил едва приметную напряженность в ответе и усомнился в нем. Это продубленное ветрами и солнцем лицо, хрящеватое и горбоносое, уверенный взгляд и дерзкий ум в глубоко посаженных глазах мог носить только один вольнолюбивый этнос на Руси — донской казак. Мошняков был на кого-то очень похож, где-то встречал этот образ Окаемов и никак не мог вспомнить где же… Такие люди остаются в памяти надолго, иной раз на всю жизнь. И вдруг его осенило… вспомнил Ледовый поход к Екатеринодару, Новочеркасск и того человека. Но как сказать этому двойнику, едва знакомому и молодому, чтобы не напугать? Тайна этой внезапной встречи угнетала, и он не мог больше терпеть в силу своего характера. Он попросил Мошнякова на минутку отойти в сторону, и когда они остались одни, проговорил:

- Полковник Мошняков вам кем приходится… только не путайтесь, это был мой лучший друг, — он заметил, как сузились и без того маленькие глаза старшины и шевельнулись желваки на его деревянных скулах. — Не бойтесь, я тоже офицер белой армии и спутать никак не мог… Вы на одно лицо. Вы родом из Нижне-Чирской станицы, если не сын ему, то племянник…

- Не знаю никакого полковника, сказано, я из Сибири…

- Да-да, а жаль… Мой друг, начальник контрразведки атамана Краснова, полковник Мошняков был удивительный человек… умница каких мало… до самозабвения любил лошадей, а об истории казачества с ним можно было говорить часами… а в Сибирь вас загнали в ссылку, только как вы остались в живых, даже фамилию не сменили… Ну что же, раз не хотите отвечать, не стану неволить.

- А вы не боитесь такое спрашивать? — сухо улыбнулся Мошняков, — вдруг я действительно родня, так мне ничего не остается, как вас нечаянно шлепнуть тут. Ведь когда выйдем к своим, там меня мигом арестуют, это я к примеру говорю…

- Да не бойтесь же вы… это мне очень важно знать. Очень!

- Это мой отец… Но вы единственный тут знаете об этом и если кому скажете, не поминайте лихом… Вы все угадали точно и это невероятно… Черт с ними, будь что будет, но мне хоть кому-то хочется сказать с самого детства… что это мой отец… что у меня был отец, что не в капусте меня нашли… Да, начальник контрразведки Краснова, но мне было тогда два года… Я-то при чем? За какие грехи на мне вина?

- Спасибо, поверьте мне, никто об этом не узнает… честь имею. Я просто вам хотел сказать, что это был настоящий человек и умница великий. Таких бы людей побольше, и все было бы по-иному… Но он не был палачом, как Лева Задов у Махно, это был профессионал-разведчик, знал языки… Это мой друг.

— Где он сейчас? Жив? За границей?

- По моим сведениям, убит в Новочеркасске и похоронен, мне даже показывали его могилу. Но я глубоко сомневаюсь, что он убит, он слишком был умен для такой глупости. Он был большой шутник… как и я… Интересно бы знать, что он спрятал в том гробу, не казну ли казачью? Это на него похоже. Я чую его живым, но где он, сам не ведаю,

- Расскажите мне о нем… мне мать почти ничего не говорила… только успел малость рассказать дед, тоже с нами сосланный и умерший в чужом краю, вдали от родных станичных крестов… Мать боялась и боится до сих пор, мы чудом остались живы, наш след потеряли в кутерьме гражданской войны… от тифа умерла семья дяди и нас списали умные люди под это, добрые люди спасли. А нас отправили в ссылку, как семью родного брата полковника Мошнякова. Расскажите мне о нем. Я вам верю…

Они уселись на земле, Окаемов говорил и говорил, а старшина, прислонясь спиной к высокой сосне, слушал с закрытыми глазами, окаменев лицом, гоняя желваки по задубевшим скулам и прихлопывая нервно по голенищу тонким прутиком, точь-в-точь, как это любил делать его отец витой казачьей плетью. И это помнил и заметил Окаемов. Узловатые руки молодого Мошнякова безвольно обвисли с колен, хрящеватый кадык изредка дергала заметная судорога, и Окаемов замолк, стал уж сомневаться, прав ли он, что рассказывает всю правду сыну об отце, и тут же услышал хриплый, требовательный и молящий голос:

— Еще… еще! Я хочу знать все… всю правду о нем…

* * *

Окаемов рассказал все, что знал о полковнике Мошнякове, и когда опять взглянул на сына его, вжавшегося затылком в темную и морщинистую кору дерева, то превеликая жалость охватила его к людской беде и сиротству нечаянному. Глаза у старшины были душевной болью зажмурены, он словно спал, только пальцы сцепились накрепко за коленями, да все дергался нерв кадыка. Не стал его тревожить Илья Иванович, сам словно жизнь свою опять прожил в воспоминаниях, угорел и утомился от злобы людской в гражданской бойне, а когда вновь посмотрел на Егора и Ирину, то опалило сердце его горестью и надо было спасать их, ибо сделались они ранимыми чадами неразумными, в сиянии дум своих единых. Предчувствием узрел Илья все беды им грядущие и не мог ничем помочь, и охранить эту радость двух людей смертных, обретших крылья и готовых воспарить от суеты всякой, мешающей им быть вместе.

Тихо ушел Илья в сосновый бор, благостно умылся из фляжки, руки вымыл чисто и поднял свой взор к небу заревому, вечернему и бездонному вовек небу ясному, перекрестился размашисто на все четыре стороны и стал громко, истово читать молитву, прося за отца и сына Мошнякова, за Егора и Ирину:

- К кому возопию, Владычице? К кому прибегну в горести моей, аще не к Тебе, Царице Небесная? Кто плач мой и воздыхание мое приимет, аще не Ты, Пренепорочная, надеждо христиан и прибежище нам грешным? Кто паче Тебе в напастех защитит? Услыши убо стенание мое, и приклони ухо Твое ко мне, Владычице Мати Бога моего, и не презри мене требующаго Твоея помощи, и не отрини мене грешного. Вразуми и научи мя, Царице Небесная; не отступи от мене раба Твоего, Владычице, за роптание мое, но буди мне Мати и заступница. Вручаю себе милостивому покрову Твоему: приведи мя грешного к тихой и безмятежной жизни, да плачуся о гресех моих. К кому бо прибегну повинный аз, аще не к Тебе, упованию и прибежищу грешных, надеждою на неизреченную милость Твою и щедроты Твоя окриляем? О, Владычице Царице Небесная. Ты мне упование и прибежище, покров и заступление и помощь. Царице моя преблагая и скорая заступнице! Покрый Твоим ходатайством моя прегрешения, защити мене от враг видимых и невидимых; умягчи сердца злых человек, возстающих на мя. О, Мати Господа моего Творца! Ты еси корень девства и неувядаемый цвет чистоты. О, Богородительнице! Ты подаждь ми помощь немощствующему плотскими страстьми и болезнующему сердцем, едино бо Твое и с Тобою Твоего Сына и Бога нашего имам заступление; и Твоим пречудным заступлением да избавлюся от всякия беды и напасти, о пренепорочная и преславная Божия Мати Марие. Тем же со упованием глаголю и вопию: радуйся, благодатная, радуйся, обрадованная; радуйся, преблагословенная, Господь с Тобою.

Он просил за них, а Егор и Ирина сидели напротив друг друга и переглядывались украдкой, и уходило стеснение, волнами благостными доплывала к ним святая молитва, небесные токи пробегали по их телам, какие-то теплые нити связывали их, оплетая общим златотканным покрывалом, единым дыханием жили они, одним ударом сердца, и просторно было им в лесах охранных, напитанных ладанной чистотой сосен, а когда задремали уставшие воины, сговорились они глазами и тихо оторвались от земли, ушли неслышным шагом мимо сросшегося с деревом и отцом своим Мошнякова, мимо забывшегося в молитвах Окаемова в кудрявый перелесок, облитый светом вечерней зари, пением живым птиц наполненный, травами устланный, цветами раскрашенный… Брели, взявшись за руки, и зашли в кущи, и вновь соединились губы их, и дрожью руки слились, и тела трепетные вошли друг в друга и обрели едину плоть огненную…