Штрафник, танкист, смертник - Владимир Першанин

Мне в спешке вручили медаль «За боевые заслуги». Наградной лист заполняли буквально на ходу. По инициативе замполита бригады. За новой техникой едут лучшие офицеры и бойцы — как же без наград? Так я получил свою первую награду за два неполных года войны и четыре ранения. До Тулы нас довезли на попутных машинах. Вокзал и дома вокруг него были сильно разрушены. Начальник комендантского патруля, проверяя наши документы, предупредил:

— Поедете через Москву. По столице не шататься. Там свои законы. Патрули на каждом шагу. К любой мелочи прицепятся. Личные документы и командировочные предписания держать всегда наготове. Обращение — строго по уставу. Зевнете, не отдадите честь майору или полковнику, пеняйте на себя. Вместо Челябинска — на губу, а следом с маршевым батальоном на передовую.

— Не пугай, капитан, — добродушно проговорил Таранец. — Мы и так пуганые.

— Как хотите. Но в Москве порядок держат железно.

— Учтем…

Впрочем, в Москву мы прибыли вечером, а утром нас впихнули в пассажирский вагон. Утром двинулись в путь, успев глянуть на столицу только через окно. Если Москву проскочили мигом, то остальной путь до Челябинска, через Сызрань, Куйбышев, длился дней пять. Останавливались на каждом полустанке, пропуская мимо тяжелые составы, идущие один за другим на запад. Устроились неплохо, заняв три купе и пару боковых ниш плацкартного вагона. Почти каждому досталась индивидуальная полка. Те, кто помоложе и поменьше ростом, приспособились спать по двое. Ехали весело, хотя случались неувязки с питанием. На станциях меняли трофеи на самогон, овощи, молоко. Леня Кибалка имел небольшой немецкий «вальтер». Вороненый, изящно отделанный. К нему привязались два молодых железнодорожника.

— Продай!

— Ребята, в тюрьму влетите! — предупредил я.

Оба засмеялись. Объяснили, что тюрьма им не грозит. Разве что броню снимут да на фронт отправят. Цену за «вальтер» подняли до литра самогона, буханки настоящего домашнего хлеба и в придачу обещали здоровенного, как полено, сушеного судака. Даже у меня слюни потекли. Сушеная рыба со свежим хлебом и чаем. Мечта! Обмен состоялся. Выпили самогон, а потом с сушеным судаком ведро чая. Вернее, кипятка, куда бросали крошечные порции грузинского, мелкого, как пыль, чая.

Что запомнилось из дороги, которая длилась пять-шесть дней? Инвалиды на перронах. Их было много. Почти все выпившие или пьяные. Цеплялись за ноги, спрашивали, на каком фронте воевал. Один, получив несколько папирос, угостил нас с Антоном спиртом и соленым салом. Разговорились. Инвалид на тележке, с обрезанными по самое никуда ногами, расспрашивал про бои на Курской дуге. Потом сказал, когда речь зашла о погибших:

— Такие, как я, тоже из списка уже вычеркнуты.

— Брось, браток, — начал было Антон. — Все будет нормально. Не век же по перронам на подшипниках будешь ездить.

— Вот именно, что не век! С такими ампутациями долго не живут. Каждый вечер тряпки с засохшей кровью отдираю и в теплой воде культи полоскаю. А они не заживают. Лекарство одно — самогон или спирт. Дай бог год-другой протянуть, да и то вряд ли.

— Где живешь? — спросил я.

— Приютила одна бабенка. Спит со мной, хоть и брезгует. Не выгоняет, потому что каждый вечер харчи и бутылку приношу. Втроем пьем: она, бабка и я. А ребенку — пряников или сахару.

Инвалид заметно пьянел, речь стала несвязной, и мы, попрощавшись, пошли к своему вагону. Однажды остановились на полустанке. Рядом была деревня. Мы смотрели на почерневшие крыши, покосившиеся плетни. Чувствовалось, люди живут бедно. К вагонам принесли молодой картошки, огурцов. Но просили за все дорого. Мы уже истратили все деньги и растрясли свои закрома. Леня Кибалка громко возмущался:

— Не стыдно вам с фронтовиков три шкуры драть?

Одна из баб ответила:

— Ты, сынок, лепешки с лебедой не пробовал? Или хлеб с толченой корой? Мы ведь без хлеба сидим, вот только картошка да огурцы. На тряпье меняем. Пообносились, а уже зима на носу.

— Ничего, скоро победим, тогда заживем! — бодро выкрикнул кто-то.

— Пока солнце взойдет, роса очи выест. Знаешь такую поговорку? Или ты к осени немца побить собрался?

Кое-кто в вагонах нашел вещи на обмен. С хрустом грызли огурцы и заедали картошкой в мундире. Некоторые женщины, постояв, сунули харчей ребятам помоложе. Остальное унесли с собой. Леня Кибалка ругался, пока его не осадил Таранец:

— Цыц, сопляк, глаза раскрой пошире, посмотри, как люди живут.

Челябинск встретил нас холодом и дождем. Хорошо, что захватили плащ-палатки, шинели. Нательные рубашки многие сменяли на еду. В одних гимнастерках продрогли бы до костей. Шинели и плащ-палатки Таранец категорически запретил менять. Они нас сейчас спасали от дождя. На вокзале дважды проверяли документы. Сначала милицейский патруль, потом — комендантский. Если милиционеры глянули документы бегло и сразу же возвратили, то патруль из трех человек, во главе с лейтенантом, действовал более жестко. Нас оттеснили к ограде, сержант и боец держали наготове автоматы, а лейтенант проверял документы, офицерские удостоверения. Кто-то из офицеров засмеялся:

— Опасная у вас работа. До фронта полторы тысячи верст, а вы автоматы на взводе держите.

Лейтенант, возвращая очередное удостоверение, ответил довольно резко:

— Вы, товарищи танкисты, не отдыхать сюда приехали. А наверняка ценный товар получать. Так его и охранять надо как следует.

— Все нормально, — примирительно проговорил Таранец. — Как нам быстрее добраться до нужного завода?

— Про слово «завод» забудьте. У вас в командировочном указан почтовый ящик, номер такой-то. Он вам и нужен.

Лейтенант подробно объяснил, как добраться до «почтового ящика» и посоветовал у гражданского населения ничего не спрашивать. Мы построились и двинулись к трамваю. Пока ехали, потом снова шли, я с любопытством рассматривал незнакомый мне город. Война действительно осталась где-то далеко позади. Прохожие торопились по своим делам, домохозяйки стояли в очередях возле магазинов и ларьков. Молодые девушки, наверное, студентки, в ярких платьях и кофточках, смеялись, не обращая внимания на ветер и дождь. Шагали, сбившись по двое-трое под один зонт. Глянули на нас, опять засмеялись, кто-то состроил глазки. Мы невольно подтянулись.

Военпред, с которым разговаривал в его кабинете Таранец, сообщил, что вообще-то на танки большая очередь. Люди ждут по месяцу и больше. Но для нас, по приказу Верховного, машины готовят отдельно. Курская битва еще продолжалась, шло наступление на Харьков и в направлении Донбасса, а там прямая дорога на Днепр. Конечно, о планах командования мы могли только догадываться. Но сам факт, что мы пробыли в Челябинске всего шесть дней, говорил о многом.

Ребята-танкисты, прибывшие с других фронтов, жившие в общежитии по две-три недели, рассказывали, что их привлекают к сборке танков, а на заводе работает много подростков и женщин. Разместили нас неплохо. Нам с Антоном Таранцом и еще одному лейтенанту дали отдельную комнату. С кормежкой было похуже. Даже в офицерской столовой порции давали очень скромные. По просьбе парткома завода Таранец и я выступили на собрании.