Слово как улика. Всё, что вы скажете, будет использовано против вас - Джон Олссон

В деле «R против Королевского суда Дерби» лорд Ормонд определил недобросовестный иск как дело, в котором «сторона обвинения манипулирует или злоупотребляет судебным процессом для того, чтобы лишить ответчика защиты закона».

На самом деле признание иска недобросовестным – редкое событие. Согласно Дилхорну (DPP против Хамфрис, 1977), судопроизводство приостанавливается только «в исключительных обстоятельствах». Этому заявлению вторил лорд Лейн, занимавший пост генерального прокурора в 1990 году– тогда лорд-судья Стюарт-Смит отметил, что «этой прерогативой не следует пользоваться часто». Решение одного канадского суда гласило, что для решения в пользу приостановки судопроизводства должны быть нарушены «фундаментальные принципы правосудия, лежащие в основе общественного чувства справедливости и порядочности».

В данном случае стоял вопрос о том, имело ли место должностное преступление, подрывающее верховенство права, и представляло ли оно собой оскорбление правосудия.

Обвинение возразило, что любой подобный вопрос должен решаться в ходе судебного заседания и что меморандум, хоть и содержит неудачные формулировки, не делает иск недобросовестным, так как нет способа установить, как именно он повлиял на поведение офицеров. Прокурор также упомянул судебную практику, заключающуюся в том, что иск может быть признан недобросовестным, а свидетельское показание исключено только в том случае, если это свидетельство еще не было представлено в суде. Однако поскольку офицер уже начал представление этого свидетельства, данная мера здесь неприменима.

Защита сумела ответить на эти замечания и показать меморандум в куда более ярком свете, особенно после его лингвистического анализа. Адвокат защиты повторил уже упомянутые лингвистические замечания о контексте, включающем «мы», заявленных требованиях и множестве подразумеваемых сообщениях. Он, как и секретарь суда, отметил некорректность заявления стороны обвинения о том, что свидетельство может быть исключено лишь до того, как оно было представлено, поскольку это само по себе противоречит естественному праву.

Судьи-магистраты рассмотрели заявку в течение двух-трех часов и при решении данного вопроса воспользовались услугами секретаря суда. Вернувшись в зал заседаний, они постановили, что существование меморандума делает иск недобросовестным и что имело место оскорбление правосудия. Иск был отклонен, возмещение судебных издержек было возложено на подсудимую – мисс Смит.

Это постановление значимо для судебной лингвистики по ряду причин. Во-первых, считается, что это было первое лингвистическое доказательство недобросовестности судебного иска. Также это дело продемонстрировало, что мы, когда пишем и говорим, также совершаем деяние. Находясь в положении сильного, мы можем заставить действовать других. Следовательно, признание этого меморандума безвредным упустило бы из виду тот факт, что речь также является деянием и что – в данном случае —это деяние такого типа, которое понуждает к действию других. Если эти действия незаконны или неэтичны, то деяние посредством слова является их причиной, на что нам следует обратить внимание.

Что касается мисс Смит, то я не знаю, была ли она нетрезвой за рулем. Я, конечно, надеюсь, что это было не так. Возможно, будь прокурор не столь усерден, полиции удалось бы выиграть дело и мисс Смит была бы осуждена за вождение в состоянии алкогольного опьянения. Мне показалось, что прокурор проявил в этом деле чрезмерную активность, это и воспрепятствовало работе полиции – необдуманная речь человека, облеченного властью, разрушила версию обвинения, возможно, совершенно складную.

Мэри Смайт была сорокалетней женщиной с умственным развитием двенадцатилетней девочки. Дружелюбная и общительная, она нравилась соседям своей матери, которая жила в северном городке Мурхид. К несчастью, ее дружелюбие обернулось против нее: однажды она вернулась домой и пожаловалась, что пожилой сосед грубо приставал к ней или даже ее изнасиловал. Несколько человек действительно видели, как она входила в дом к Джо Брауну, но им было трудно поверить, что этот пожилой любитель кошек мог совершить такое. Тем не менее, о случае сообщили в полицию, и мистера Брауна допросили. В конце концов ему было предъявлено обвинение. Вскоре соседи, рассказавшие о том, что видели, как Мэри входила в его дом в день предположительного нападения, стали получать письма с угрозами. Они сообщили об этих письмах в полицию. Были и те, кто не входил в число свидетелей, но тоже знал о нескольких посещениях жертвой дома подозреваемого либо располагал информацией, дискредитирующей подозреваемого или кажущейся ему таковой. Эти люди также получили анонимные письма. Все они содержали заявления, предположительно высказанные «другом» подозреваемого, о том, что подозреваемый не насиловал жертву.

Примерно в это же время сам Джо Браун написал несколько писем ряду свидетелей и других людей, делая те же самые заявления, что и неизвестный автор, причем в очень похожих выражениях.

Ниже приведены примеры речи из текстов писем: авторство которых точно известно («!») и исследуемых анонимок («?»). Я привожу два известных примера («!1» и «!2») и два исследуемых («?1» и «?2»).

Образец текста 1: дело о запугивании свидетелей, текст!1

…Я был арестован и обвинен в изнасиловании Мэри. Я не мог в это поверить, так как я являюсь и был импотентом.

Образец текста 2: дело о запугивании свидетелей, текст!2

…Когда меня арестовали, я был обвинен сначала в изнасиловании Мэри, я заявил полиции, что я не мог никого изнасиловать, так как я был импотентом и остаюсь им с 1996 года.

Образец текста 3: дело о запугивании свидетелей, текст?1

К счастью, Джо смог с помощью адвокатов, Полицейских и медицинских экспертов доказать на 100%, что он не мог совершить и не совершал изнасилования, так как он является Импотентом и был им пять лет или больше.

Образец текста 4: дело о запугивании свидетелей, текст?2

Никто не мог знать, что Джо пойдет в больницу и Докажет, что он является и был импотентом.

Применение «маркированности»

Читатель, должно быть, заметил несколько ссылок на «импотенцию» в отрывках известных и исследуемых текстов. Они сведены в таблицу 19.1. В этих примерах мне кажется любопытным использование грамматического времени: проецирующие главные предложения («я не мог поверить», «никто не мог знать») стоят в прошедшем времени, а глагол придаточного предложения поставлен в настоящем. Это маркированная структура, так как 1) обычно события перечисляют в их хронологическом порядке, то есть сначала упоминают более ранние, а потом более поздние, и 2) проецирующие главные предложения («я не мог поверить» и так далее) сами стоят в прошедшем времени и было бы привычнее, если бы событие, более близкое по времени, чем проецируемое, упоминалось раньше. Единственное возможное исключение —!2: «так как я был импотентом и остаюсь им с 1996 года», – оно не более необычно, чем фраза «так как я был импотентом с 1996 года и все еще им оставался». За исключением данного примера, некоторые читатели могут посчитать это ошибочным использованием исторического настоящего времени. Определенно верно то, что рассказчик в каждом случае попросту подчеркивает нынешнюю импотентность субъекта. Однако это, скорее, особенность повествования, чем вопрос синтаксиса или семантики. Более того, настоящее время, помещенное подобным образом между двумя событиями в прошедшем времени, не является историческим настоящим временем, по крайней мере не в этом контексте.