Последняя крепость Рейха - Андрей Васильченко

Советские военные инженеры изучают немецкую установку «Насхорн»

После Пасхи советское наступление на «западном» фронте больше напоминало неконтролируемый лесной пожар. На южном фланге удар пришлось держать полку Ханфа, который после 24 марта вновь стал командиром полка. Он сменил раненого полковника Фельхагена, который в начале марта был доставлен на самолете в Бреслау. После ожесточенных боев было принято решение взорвать железнодорожную дамбу Позенского моста. Но к 11 апреля немцам удалось отбить у советских войск местность, располагавшуюся к югу от Никойлаторского вокзала. От этого участка, удерживаемого полком Ханфа-Фельхагена, фронт по линии железной дороги проходил по правому флангу полка Бессляйна (Гребшенер- и Виктория-штрассе). Здесь имеет смысл предоставить слово лейтенанту Хартману, так как он не только описывал в своих воспоминаниях действия своих штурмовых орудий, но и давал общую картину тогдашних боев. К тому моменту сам Хартман за свои заслуги был награжден Рыцарским крестом. «Русские атаковали нас на левом берегу Одера. Кажется, их целью было двигаться вдоль Одера, чтобы затем клином ударить в центр города. Я с унтер-офицером Майером располагался непосредственно за линией фронта. Когда усилился артиллерийский и минометный огонь, то мы покинули наш подвал на Айхенпарк-штрассе и стали подниматься к гавани по Пёпельвиц-штрассе в направлении Промницер-штрассе. Через сады и луга, которые располагались между интернатом для слепых и дубовой рощей, в нашем направлении ехало несколько вражеских самоходных артиллерийских установок. Мы открыли по ним огонь из всех стволов. У одной установки оказалась перебита гусеница. Другая артиллерийская установка неуклонно приближалась и стала заходить ко мне с правого фланга. Я израсходовал весь свой боезапас и призвал на помощь Майера. Он последним снарядом смог поджечь русского гиганта. Остальные предпочли удалиться в лес. Внезапно один из танков вновь выехал из леса и устремился к зданию интерната для слепых. Русские пытались отбуксировать своего подбитого товарища. Несколько брошенных гранат заставили их отказаться от этого намерения. Слава богу, русские больше не пытались атаковать, а только лишь вели огонь из леса. Несмотря на недостаток боеприпасов, мы остановились на Пёпельвиц-штрассе, чтобы оказывать нашим солдатам хотя бы моральную поддержку. К этому моменту был уже полдень. Внезапно раздался гудок. Я выглянул из люка и увидел, что за моей машиной стоял „Фольксваген“, который привез обед. Я крикнул водителю: „Если ты только с едой, то исчезни! Мы не голодны. Нам не хватает боеприпасов“. Тот испуганно скрылся. Но наш простой продолжался недолго — вскоре нам подвезли снаряды. Теперь мы устремились вперед и добили русский танк, застрявший у интерната для слепых. Вечером мы получили подкрепление в лице командира роты лейтенанта Фенцке. На следующий день было много спокойнее. Однако я все равно смог подбить три русских противотанковых орудия, которые занимали позиции к северу от интерната.

В один из последующих дней начался форменный фейерверк. Тогда я смог подбить на Пёпельвиц-штрассе русский танк и противотанковое орудие. Несмотря на это, русским все равно удалось продвинуться вперед вплоть до усадьбы, которая располагалась на углу Пёпельвиц- и Промницер-штрассе. Также ими была взята дубовая роща. Из-за того, что противник активно использовал огнеметы, ни одна из наших контратак не увенчалась успехом. 7 или 8 апреля русские уже полностью контролировали дубовую рощу. К сожалению, в этот день мы потеряли нашего товарища, унтер-офицера Майера. Его штурмовое орудие было подбито, причем несколько осколков застряли у Майера в легких. Он был размещен в военном госпитале, где спустя несколько дней умер от ран. Я посетил его незадолго до кончины, чтобы сообщить ему, что он был представлен к званию фельдфебеля. Это было его последней радостью в жизни. Час спустя его не стало. Вероятно, смерть спасла его от страданий, на которые он был бы обречен в советском плену.

Находясь на путепроводе на Пёпельиц-штрассе, я смог подбить еще один русский танк в дубовой роще. Он стоял рядом с садовым павильоном. 10 апреля я вместе со своим штурмовым орудием покинул Кришке-штрассе и двинулся на Позенер-штрассе. Незадолго до этого командир роты получил ранение в голову, а потому мне пришлось возглавить всю боевую бронетанковую группу. 18 апреля нас разбудил начавшийся ураганный обстрел. На командном пункте, куда я сразу же устремился, чтобы выяснить обстановку, подполковник Мор был очень злым. Вход в казармы был наполовину разрушен. Из стены торчал русский неразорвавшийся снаряд. Я полагаю, его калибр составлял 280 миллиметров. В штабе полка царила суета. Оказалось, русские при поддержке танков смогли вырваться из дубовой рощи и взяли железнодорожную насыпь. Но три моих штурмовых орудия были готовы к бою. Мы тут же направились в путь. С того момента, как я возглавил боевую группу, мне пришлось пересесть на штурмовой танк IV, на котором было установлено орудие от „Пантеры“. Когда мы достигли железнодорожной линии, которая шла от Длинного переулка вдоль Гнезнер-штрассе к вокзалу Одертор, мы попали под мощнейший артиллерийский и минометный обстрел, который усиливался с каждой минутой. Я остановился на шоссе близ остановки Пёпельвиц. Через перископ я стал изучать садовую территорию. Там я заметил пятнистых гигантов со 152-миллиметровыми орудиями. В первого из них я попал без проблем, его тут же охватил огонь. Длинное орудие от „Пантеры“ позволяло стрелять на приличные расстояния. Вслед за этим последовал другой, за ним еще один. Все больше и больше стальных чудовищ становились видимыми. Они не понимали, что происходит. У меня было чувство, что мы вели огонь на учебных стрельбах. Когда я полностью израсходовал свой боезапас, многочисленные русские танки горели, как факелы. Пять из них было на моем счету. Бой продолжили сопровождавшие меня штурмовые орудия. Высоко на железнодорожной насыпи я заметил русский танк. Я засек вспышку выстрела, прежде чем успел вернуться и пополнить свой боезапас. По дороге назад я натолкнулся на два штурмовых орудия, которые должны были ночью удерживать позиции на передовой. Я считал их уничтоженными. Они, подобно мне, полностью израсходовали все снаряды, когда началась русское наступление. Теперь я мог спокойно направляться за боеприпасами. Я быстро загрузил снаряды во внутреннем дворе судебной тюрьмы и без промедлений устремился вперед. У командного пункта я заметил подполковника Мора. Он попросил подвезти его. Он даже не снял свою фуражку. Когда мы прибыли к обозначенной дорожной развилке, русский огонь стал настолько сильным, что я попросил, чтобы полковник с одним из танков „PzII“ вернулся назад. В этот момент появились новые русские танки. Я смог подбить два из них. Во время небольшой передышки какой-то обер-лейтенант запрыгнул ко мне на орудие и прокричал, что я являюсь воплощением танковой смерти. Входе этого боя другие штурмовые орудия подбили еще пять русских танков. Сами мы не понесли никаких потерь, если не считать мою антенну, которую сбило осколком снаряда. В пекле боя я даже не заметил, что русские также вели огонь по нас. Это был действительно замечательный день. Однако он не закончился. Нами была предпринята контратака, в ходе которой я в очередной раз расстрелял все снаряды. Боезапас пришлось доставлять командиру подразделения обер-лейтенанту Реттеру. Он же мне сказал, что о моих успехах было доложено в штаб крепости. В 15 часов силами батальона Гитлерюгенда была предпринята новая контратака. При нашей поддержке он смог отбить у русских железнодорожную насыпь. Ближе к вечеру мы нашли вражеский танк, который свалился в воронку от бомбы и никак не мог из нее выбраться. Его можно было заметить, только если приблизиться вплотную к воронке.