Амфитрион - Дмитрий Дикий

Вопреки Митиным ожиданиям, врач не стал сопротивляться и спокойно дал себя увести, по пути легкомысленно помахивая стеком. Группа направилась в один из наименее гостеприимно выглядящих ходов, и тут Митя стал, как иногда бывает в снах, изо всех сил надеяться, что сейчас произойдет какое-нибудь внешнее событие, в результате которого он проснется… Событие же все не шло. Гипты, не прикасаясь к пленнику, довели его до отверстого хода, заполненного тьмой, и отступили назад. Врач помедлил, задумчиво глядя на стек, – кажется, именно этот предмет не позволял страже употребить оружие, затем, видимо, решив, что изображать из средства управления лошадью волшебный жезл не станет, вручил стек ближайшему гипту, хлопнул его по плечу и вступил в тьму.

Здесь действительно было очень темно; так темно бывает не просто там, где нет света, но там, где еще и не на что смотреть. Возможно, из-за того, что гипты рождались из земли, как гекатонхейры, и не были наделены теми же чувствами, что люди из плоти и крови, страх, испытываемый ими перед необъяснимой темнотой подземелий, был не настоящим иррациональным страхом, свойственным человеку, заблудившемуся в ночном лесу, а ощущением самонаведенным. Гипты боялись темных ходов, потому что их полагалось бояться, – там гнездились сущности, сроднившиеся с темнотою, а гипты, жившие в темноте всю жизнь, все-таки пытались бороться с ней свечами на обручах, причудливым освещением и всем укладом своего унылого шахтерского существования. Думая об этом, врач усмехнулся. Не странно ли, что он, плод людской цивилизации – а значит, чего-то, что может полнокровно существовать лишь при свете дня, – настолько спокойнее чувствовал себя здесь, чем хозяева мрачных подгорных закоулков? Озираясь, он не фиксировал никаких угроз, не чувствовал в темноте никакого подвоха.

Внезапно прямо у него под ногами кто-то охнул и заныл (иначе этот звук назвать было очень сложно). Врач остановился.

– Я Черное Пятно! – проныл голос с довольно жалкими интонациями. – Беги, спасайся!

Лекарь наклонился. Свету здесь не следовало быть вовсе, но он все же различил неясный силуэт. Это был чернокожий человек, и притом явно видевший лучшие времена.

– Кто ты? – спросил принц негромко.

– А ты кто? – хрипло переспросил человек. – Меня зовут Сэм. Я… тут живу.

– Что за глупости? Откуда ты здесь взялся?

Внезапно Сэм стал плакать. Лекарь вздохнул и опустился на колено – для одного дня ему было более чем достаточно несчастий, и примирить его с такой концентрацией разнокалиберного горя мог разве что исследовательский интерес.

– Ну, ну, – пробормотал он, совершенно не представляя, что полагается говорить черному человеку, запертому под горой в мире, существование которого не признается официальной географией. – Что случилось?..

– Я болею! – сказал Сэм. – Я простужен! Чихаю я и кашляю… Температура у меня, по-моему, а что делать, не знаю. Не могу понять, где я.

– Как же ты сюда попал? – поинтересовался принц Руни.

– Я спал, сэр, – отвечал Сэм уже более спокойно (видимо, образованный голос собеседника заставил его взять себя в руки). – Сплю и сплю. Но давно уже сплю, черт возьми, и не могу проснуться. Как будто с ума сошел, но только темно все время… красок нет, ничего нет, только голоса какие-то. Полезли ко мне, а я, значит, чихнул – они и выбежали. Не знаю, чего меня бояться? Мне уж скоро шестьдесят, дряхлый весь… А вы кто же будете, из этих… чертей, что ли? По голосу не похоже.

Врач засмеялся.

– Нет, нет, я… я из Англии, – ответил он со странной легкостью. («Я-то, между прочим, из Москвы!» – возмущенно подумал Митя, но дело было не в нем.) – А ты?

– Из Луизианы я, – пробормотал пожилой негр. – Я бы хотел попасть назад.

– Не сомневаюсь, но я еще не вполне разобрался в местной топографии.

– Знаете, сэр, тут лучик света есть, так он тянется, кажется, вот оттуда… Я как-то ходил, на ощупь отыскивал дорогу, но там выходишь на очень большой высоте, а внизу как будто какой-то бассейн…

Лекарь и сам увидел луч, о котором говорил несчастный пленник своего сна Сэм.

– Что же, пойдем, – предложил он. – Рано или поздно я найду выход и смогу забрать тебя отсюда.

– Ох, сэр, как было бы хорошо! – вскричал старый негр.

Они шли в молчании. В пещерах было неожиданно тепло и тихо: посторонних звуков, кроме далекого эха их шагов, не было. Лекарь был удивлен – он ожидал хотя бы звона капель или шелеста редких ветерков, или, по крайней мере, падающих камешков, мелко отстукивающих путь вниз по стенам. Но пещеры были немы, как будто путники приближались к сердцу секрета, сокрытого в глубине руд: безразличное молчание стен больше подобало какой-нибудь усыпальнице вроде Катакомб, гигантского безымянного некрополя под Парижем. Не такого поведения темноты ожидал принц Руни, и, когда он задумался над этим, ему стало не по себе. Та хтоническая тьма, плоть от плоти горы, что преследовала его в Синтре («В какой еще Синтре?», – отчаянно подумал Митя), хотела что-то сказать, пусть даже это стало бы последним разговором в его жизни. Но темнота здесь не воспринимала его, не боялась его присутствия, не реагировала на него. Здесь было уже слишком поздно, но вот что именно поздно, принц пока не понимал.

Они свернули. В какой-то момент Митя позорно уснул, решив, что, пока нет экшна, можно и набраться сил. Именно поэтому он не заметил, что в определенный момент свет стал прибывать все быстрее, и принц увидел, что они идут по проходу, освещенному лучше, чем зал, откуда стражники доставили его к Черному Пятну.

– Ты знаешь, где мы? – спросил он у Сэма. Тот, как теперь стало ясно, действительно выглядел плачевно – потертая одежда, спутанные волосы, отощавшее лицо уже не черного даже, а какого-то пепельного цвета. Оглядев Сэма, врач вздохнул.

– Не знаю, – ответил старик. – Высоко, сэр.

Они и вправду стояли высоко. Было трудно понять, почему именно этот ход соединял основной зал с таким важным местом. Когда-то русла пещер, где прошли сейчас наши герои, наверняка были освещены и использовались в ритуальных целях. Теперь же, как уже понял принц, царство гиптов пришло в упадок. Возможно, это было бедой только Нунлиграна, а остальные города Тирда и Короны гиптов цвели в забвенной неприкосновенности, но врач сомневался в этом. Безразличная тьма переварила жизнь Тирда. «Похоже, – подумал он, – справедливому народу особенно некому помогать».

И все же на дне гигантского колодца, открывшегося их взору, происходила какая-то активность. Шахта, на которую самозваный лекарь взирал с таким удовлетворением, была памятником золотому веку и величию подземного народа, ибо ее стена – целиком, от высокого потолка до маячившего далеко внизу пола – была отведена под бесконечную каменную картину, великолепное панно, воспевающее взлет и торжество покорителей глубины. Неизвестно, сколько каменотесов трудилось над этим удивительным барельефом и сколько времени у них ушло на то, чтобы высечь в камне историю Тирда, но результат – фанатическое упорство, помноженное на великую искусность, – как будто набрасывал на разум шелковую петлю безумия. Лекарь, видевший немало интересных картин, все же восхищенно покачал головой. Мало того что эта стена была исполнена изображений бессчетных батальных сцен, пасторалей, удивительных сплетений сюжетов и вполне живых фигур, вырванных из камня с поразительной, хирургической точностью, но многие из них были еще изукрашены разноцветными эмалями, инкрустированы драгоценными камнями и металлами…