Лиза из Ламбета. Карусель - Сомерсет Уильям Моэм

тяжеловатыми, а челюсть — слишком квадратной, зато глаза были выразительными, порой насмешливыми или суровыми, хотя на некоторых смотрели с невероятной добротой, а в его низком звучном голосе слышалась убедительность, силу которой он прекрасно осознавал. За маленькими черными усами скрывался подвижный красиво очерченный рот и великолепные зубы. Он создавал впечатление сильного человека с непростым характером и явно обладал умением владеть собой. Молчаливый в присутствии незнакомцев, он приводил их в замешательство холодным безразличием, и хотя друзья знали, что на него можно положиться в любой ситуации, и не скупились на похвалу, многие обвиняли его в высокомерии. Чтобы поразить всех и вся, он не особенно старался скрывать нетерпимость к любым проявлениям глупости. Мисс Ли его рассуждения представлялись интересными, однако те, к кому он по какой-то причине не испытывал интереса, находили его рассеянным и нелюдимым.

Он казался человеком исключительно сдержанным, и лишь немногие знали, что за напускным спокойствием Фрэнка Харрелла скрывалась весьма темпераментная натура. Он считал это слабостью и специально натренировался не выдавать своих чувств; но чувства-то остались, бурлящие и переполняющие душу. И он категорически не доверял своим суждениям, которые было так легко увести в сторону с узкой тропинки логики. Он держал рядом с собой часы, которые никогда не переставали тикать, словно он постоянно чего-то ждал, возможно, освобождения от неких оков. Он чувствовал себя рабом живого воображения и понимал, что все это идет вразрез с наслаждением самой жизнью, которая, если верить его философии, была единственным концом бытия. И все же его страсти носили скорее умственный, чем телесный характер, а его дух постоянно подталкивал плоть к поступкам, в которых он не находил ничего, кроме разочарования. Его главным стремлением был поиск истины, и, к величайшему презрению мисс Ли (ведь она прекрасно себя чувствовала, неизменно в чем-то сомневаясь, и всегда обозначала отношение к жизни легким пожиманием плеч), он стремился к определенности с рвением, которое другие мужчины берегли для любви, или славы, или обогащения. Но все его поиски не увенчались успехом. Убежденный, что после этой жизни его ничего не ждет, он старался максимально использовать каждое ее мгновение.

И все же казалось нелепым, что многочисленные усилия, само течение времени, загадочные совпадения событий, противостояние мира и человека ни к чему не ведут. Он не мог избавиться от мысли, что во всем этом должен скрываться какой-то смысл, и, чтобы отыскать его, изучал различные науки и философию с неистовой страстью, которая показалась бы его коллегам в больнице Святого Луки — достойным специалистам, не видящим ничего дальше предметного стекла микроскопа, — необычной и почти безумной.

Но лишь человек с хорошо развитым воображением мог бы заметить в докторе Харрелле следы внутренней борьбы, в которой было не меньше ярости, чем в неистовом гневе, свойственном людям более практичным. Он был в отличном расположении духа и, пока они ждали остальных гостей, разговаривал с мисс Ли.

— Разве не мило с моей стороны, что я все же пришел? — спросил он.

— Вовсе нет, — ответила она. — Такому жадному человеку, как вы, куда приятнее съесть мой прекрасный ужин, чем довольствоваться плохо прожаренной котлетой в своей съемной квартире.

— Какая черная неблагодарность! Во всяком случае, как гость, приглашенный взамен другого, я не обязан развлекать соседа и могу полностью посвятить себя удовольствию вкусно поесть.

— Вспоминаю одного своего друга… Сорок лет назад люди были не так вежливы и куда более забавны. Когда его соседка по столу сделала одно весьма глупое замечание, он закричал: «Вернитесь лучше к своему супу, мадам!»

— Расскажите мне, кто еще придет, — попросил Фрэнк.

— Миссис Кастиллион, но она безобразно опоздает. Она полагает, это модно, а лондонские аристократы предпринимают все возможные меры предосторожности, чтобы не показаться провинциальными. Еще придет миссис Мюррей.

— Вы до сих пор хотите, чтобы я женился на ней?

— Нет, — со смехом ответила мисс Ли. — Я махнула на вас рукой. Хотя с вашей стороны было некрасиво обзывать меня карманным воришкой за то, что я сватала вам представительную вдову с доходом в пять тысяч в год.

— Только подумайте о невыносимой скуке семейной жизни, и, как бы там ни было, Боже меня упаси от жены-интеллектуалки. Если я вообще когда-то женюсь, то на своей кухарке.

— Лучше вам не повторять мои шутки, Фрэнк… По правде говоря, если я не ошибаюсь, миссис Мюррей решила выйти замуж за нашего друга Бэзила.

— О! — только и ответил Фрэнк.

Мисс Ли заметила, что в его взгляде промелькнула грусть, и пристально на него посмотрела.

— Разве вы не считаете, что для нее это весьма подходящий вариант?

— У меня нет определенного мнения по этому вопросу, — парировал Фрэнк.

— Интересно, что вы хотите этим сказать. Бэзил беден, и привлекателен, и умен, а миссис Мюррей всегда питала слабость к образованным мужчинам. Вот что самое плохое в браке с кавалеристом — начинаешь придавать слишком большое значение уму.

— А капитан Мюррей был полнейшим дураком?

— Мой дорогой Фрэнк, следует спрашивать не о высоком интеллекте военного, а о том, умеет ли он играть в поло. Капитан Мюррей совершил два мудрых поступка в своей жизни: он составил завещание, по которому его жена унаследовала большое состояние, а потом быстро отбыл в места, где глупость, очевидно, не считается недостатком.

Мисс Ли — в целях особого назидания для Беллы — также пригласила самого модного церковника в Лондоне, преподобного Коллинсона Фарли, викария Церкви всех душ[21] на Гросвенор-сквер, и ее весьма позабавило, какое выражение лица принял презиравший священника Фрэнк Харрелл, когда объявили о прибытии этого джентльмена. Мистер Фарли был человеком среднего роста, с поседевшими волосами с металлическим отливом, которые он тщательно расчесывал, и отличался весьма изящным профилем. Его руки с безупречным маникюром казались изнеженными и красивыми, а пальцы были унизаны дорогими перстнями. Он любил бывать в хорошем обществе и мог позволить себе, повинуясь собственным пристрастиям, тщательно выбирать друзей. Дворянская корона не могла поразить человека, который понимал, насколько бренно земное положение в сравнении с земными богатствами. Бедность он мог простить лишь герцогине, ибо в земляничных листьях[22], даже пожухших и увядших, которые венком ложатся на покрытое морщинами чело почтенной вдовы, остается нечто, что внушает уважение даже самым дерзким. Его обходительность и умение вести интеллектуальные беседы снискали ему могущественных друзей еще в те времена, когда он был всего лишь пастором в одном графстве. И благодаря их влиянию ему наконец представилась возможность перейти в сферу, где его таланты к общению были оценены по достоинству. Благородство служителя церкви, как грехи отцов,