Мастер силы - Андрей Жвалевский

Словом, не приехал губернский голова - и слава богу. С ним увязалась бы стая приближённых, у которых на Леденцова была устойчивая идиосинкразия. От новых знакомцев, которые лезли к Емельяну Павловичу в приятели, удалось отболтаться. Самые лучшие друзья, из прежних, искренне сокрушались, что не смогут составить компанию.

Так и получилось, что в загородный дом приехали четверо: Леденцовы-старшие, Юлька и огромный сенбернар Плюмбум. Емельян Павлович звал его запросто Свинец, а то и просто Свин или Свинтус. Обзывал понапрасну, потому как Плюмбум был кобель основательный и аккуратный; Его приобрели ещё весной, как сказал Леденцов, "ребёнка пасти". Покупка полностью оправдалась. Катенька даже отваживалась оставлять Юльку на сенбернара и убегать в магазин или парикмахерскую: Свинец умудрялся по полтора часа удерживать шуструю девочку в пределах коврика для игр - и безо всякого применения мощных челюстей, одним носом.

А уж в снегу они с Юлькой смотрелись просто замечательно, прямо ролик "Использование служебных собак для спасения альпинистов". Девочка в ярком непромокаемом комбинезоне была непрерывно спасаема мощным Плюмбумом из сугробов. Удовольствие получали все, включая зрителей-родителей.

"Не простудилась бы, - подумал Емельян Павлович, - вернётся, придётся греть и переодевать в сухое". На секунду Леденцову захотелось просто пожелать дочке здоровья… Но в следующую секунду желание пропало.

После прошлого Нового года они с Катенькой долго судили-рядили и договорились - зарыть "топор" в землю. Даже во благо ребёнка Леденцову запретили становиться мастером силы, тем паче - мастером сглаза. "Не надо, Палыч, - сказала тогда Катенька, - Юльке все это потом боком выльется. Давай, как все". Поначалу Емельян Павлович срывался, пытался мухлевать, "колдовать" вполсилы, но бдительная жена умудрялась обнаруживать любое, самое мизерное, применение "топора" к ребёнку - и на любом расстоянии. Изредка Леденцов применял свои способности для решения конфликтных ситуаций в бизнесе, но потом обнаружил, что особой необходимости в этом нет.

Последние полгода он если и подправлял судьбу, то едва заметно даже для себя самого. В такие моменты Емельян Павлович воображал себя маститым художником, который решил завязать и посвятил освободившееся время покраске заборов. То и дело намётанная рука начинает выводить на заборе то портрет, то натюрморт, но экс-художник спохватывается и торопливо замазывает широкой малярной кистью набросок.

Голос жены вытряхнул Леденцова из размышлений:

– Пойду приведу Юльку, а то уже темнеет.

Емельян Павлович порадовался, что больше ему никуда ехать не придётся, снял с каминной полки бокал, с предвкушением восторга понюхал нагревшийся коньяк и вернулся к окну. Возле ворот стоял автомобиль. Приглядевшись, Леденцов опознал в нём такси. Это было странно - никто из потенциальных гостей не пренебрёг бы личной иномаркой в угоду сомнительной "Волге".

Из такси в сугроб вывалилась фигура в невзрачном пальто.

"Черт, - подумал Емельян Павлович, - там же Юлька! И Катенька!" Одеваясь на ходу, он вспомнил, что на улице и Плюмбум, но не слишком успокоился. Он никогда не видел своего пса злым и потому не был уверен в надёжности его как охранника.

Когда Леденцов добрался до калитки, Катенька (на два шага отступив внутрь двора) уже вела насторожённую беседу с незнакомцем. Свинец маячил в отдалении, аккуратно оттирая от ворот любопытную Юльку.

– Вы кто? - спросил Леденцов, изображая высшую степень негостеприимства.

– Николай Николаевич, - ответил гость, - Романов. Вы должны помнить меня по фотографии. Иван Иванович рассказал, как вы меня… выхаживали.

Леденцов промолчал. Катенька покосилась на мужчин и отправилась к детям и животным с твёрдым намерением загнать их в дом.

– Мне вы тогда очень помогли, - сказал Романов. - Надеюсь, теперь и Ивану Ивановичу поможете. Он тоже в коме.

Этого Леденцов не ожидал.

– Слушайте, - взмолился Николай Николаевич. - Пустите меня в тепло, пожалуйста. А то придётся меня снова спасать. От обморожения.

Емельян Павлович расхаживал перед камином и злился. "Всякая злость, - пытался он урезонить собственную ярость, - есть злость на себя". Мантра помогала мало. Если бы можно было выбросить из жизни и из тёплой комнаты этого сухонького мужичка.

Но выбрасывать было уже поздно. Да и не за что вроде бы. Подумаешь, ввалился человек в новогоднюю ночь в чужой дом… "Не заводись, - повторял Емельян Павлович про себя. -Думай!"

Думать было о чём. Звонок в "Скорую" подтвердил, что Портнов Иван Иванович госпитализирован в состоянии глубокого обморока. Сестричка из регистратуры даже кликнула врача, который с ходу взял быка за горло:

– Вы его родственник? Срочно приезжайте! Как зачем? Расскажете о его заболевании. Было ли у него раньше такое? На какие лекарства аллергия? Чем болел в детстве? А почему не знаете? Какой же вы после этого родственник? Ах, никакой! Ладно, давайте телефон родственников.

Тут Леденцов из мстительности пытался сунуть трубку в руки незваному гостю, но Романов замахал руками, как будто на него напал рой диких пчёл. Так и отмахался. А теперь сидел в кресле, пил коллекционный коньяк (Леденцовым для себя припасённый) и собирался окончательно испортить семейный праздник.

Емельян Павлович совершил ещё один рейс вдоль камина и подбросил в него совершенно не нужное полено.

Николай Николаевич досмаковал ароматный напиток, вкусно крякнул и посмотрел на часы:

– Ага. Полвосьмого. Значит, полчаса на рассказ, пятнадцать-двадцать минут на расспросы… А в девять за мной заедет такси, и вы сможете нормально отпраздновать Новый год.

– Такси? - недоверчиво переспросил Леденцов.

– Да, я сразу с ним договорился. Вы за три часа как раз успеете приготовиться к празднику.

"А он не такая уж и сволочь", - подумал Емельян Павлович.

– А о чём рассказ? На целых полчаса.

– Полчаса - это краткая версия. Полная займёт куда больше.

Романов с видимым сожалением отставил бокал и потянулся за портфелем. Леденцов вдруг обнаружил, что Николай Николаевич повадками очень напоминает Ивана Ивановича: та же лаконичность, подтянутость, те же размеренные движения. Даже когда Романов отмахивался от телефонной трубки, делал он это ровно с той экспрессией, какая была необходима. Ни больше, ни меньше.

– Может, ещё коньячку? - спросил Емельян Павлович.

– Спасибо, пока не стоит. Может позже, на посошок. А пока краткие факты. Иван Иванович попал в больницу через десять часов после моей встречи с ним. Причина его глубокого обморока медицине неизвестна. Можно сказать, сверхъестественная причина. Разговаривали мы с господином Портновым не столько о вас, сколько об Андрюше… Простите, об Андрее Валентиновиче Гриневе.

"Даже оговорка у него, - подумал Леденцов, - выдержана строго в положенном тоне".