Реквием для зверя - Джулия Тард

Оцепенение растекается по бурлящей крови, когда он надвигается на меня, подобно огромной каменной лавине. Запускает руку в распущенные волосы, сжимает, словно котёнка за загривок, и подтягивает к себе. Я упираюсь руками в его обнаженные плечи. Вонзаюсь в них ногтями, когда он прижимает меня к себе свободной рукой и тянет волосы, заставляя запрокинуть голову и смотреть на потолок.

Мысли напоминают разрозненный пчелиный рой, потому что в момент своего полного и безоговорочного проигрыша я чувствую его губы в небольшой ложбинке между ключицами. Потому что настолько слаба и ничтожна, что совершенно ничего не могу с этим сделать.

— Проиграешь, и я запру тебя в четырёх стенах… — шепчет своим влажным дыханием в покрывающуюся мурашками кожу. — Посажу на цепь и не отпущу до тех пор, пока ты сама её не полюбишь…

Горячий язык опускается на мою гортань и медленно скользит вдоль всей шеи, лишая любых попыток к сопротивлению. Перед глазами появляются белые вспышки оттого, что стремительно я начинаю задыхаться, боясь сделать хотя бы один лишний вдох, который так жадно ловит его язык. Вдох, который он крадёт у меня, даже ничего для этого не делая.

Джеймс останавливается, дойдя до моего подбородка, прихватывает его губами, словно леденец, и наконец-то отрывается. Позволяет перевести дыхание, а затем впивается зубами в дрожащую шею, практически перекусывая её пополам!

И в этот момент из моей груди вырывается такой нечеловеческий стон, что даже самой сложно понять его необъяснимую природу. Громкий, рваный и осипший, он заполняет всё пространство огромной комнаты и снова возвращается ко мне, пробивая тело электрическим разрядом. Я практически бьюсь в приступе эпилепсии, когда он разжимает челюсти, освобождая шею от этой болезненной удавки.

— Моя! — подхватывает меня Джеймс и до боли вдавливает в стоящую позади колонну.

Прижимается всем своим телом. Бьется в меня горячим пахом, и на этот раз мой стон крадут уже его губы. Он впивается в приоткрытый рот с гортанным рокотом взбешенного зверя и высасывает остатки кислорода. Вырывает душу из тела и наполняет его ядом, которому я совершенно не способна противостоять.

Длинные пальцы врезаются в ребра, пряжка ремня давит во втянутый живот, и я готова стонать от боли и того, о чём мне даже не хочется думать. Не хочется чувствовать, потому что это просто случайность! Обычная физиология, не более того!

То, что я испытываю к нему, невозможно назвать любовью. Невозможно назвать страстью. Потому что это кое-что совсем другое. У этого чувства иная природа. Куда более первобытная и дикая.

Какая-то особая связь, которая зарождается между жертвой и её убийцей. Она наполняет меня необъяснимым оцепенением каждый раз, когда он рядом. Бьет по венам и растекается вместе с кровью, заполняя каждый уголок дрожащего тела.

И ту власть, которую Джеймс имеет надо мной, невозможно описать словами. Это словно снова и снова чувствовать, как тебя убивают. Смотреть в глаза единственному человеку, способному лишить тебя жизни, и не иметь никаких сил противостоять своей участи…

Джеймс ненадолго отрывается от моих губ. Разрывает наш влажный поцелуй, позволяя отдышаться, и я, как смертельно больная, хватаю воздух опухшими губами. Туман в моей голове начинает отступать, позволяя почувствовать, как мало между нами места и как сильно он заполнил собой всё оставшееся пространство.

Его жар. Взгляд. Запах. Вкус. Дыхание. Сердцебиение. Кажется, что для меня больше уже и не существует ничего другого, а он и дальше продолжает отрывать от моей воли кусок за куском, не позволяя опомниться.

У этого поцелуя вкус сигарет, белого винограда и едкого отчаяния. И, наверное, Джеймс на самом деле прав, и я та самая бессердечная дрянь, которой он меня считает. Та самая бездушная стерва и эгоистичная паскуда, потому что всё ещё не могу дать ему то, что он так сильно хочет.

— Больница… — хриплю, прячась от его губ за мгновение до очередного изнуряющего поцелуя. — Ты должен… — слова путаются в настоящем водовороте сотрясающих меня чувств, но я всё-таки умудряюсь подобрать хоть что-то более или менее подходящее.

— Только после того, как я выпью тебя до дна, — хватает меня за подбородок, и его язык продолжает жалить меня до кровавых ранок на пылающих губах.

Ну почему каждый раз, когда я с ним, всё превращается в какое-то немыслимое пиршество человеческого безумия и порока? В сумасшедший хоровод, который подхватывает меня на руки, затягивает в самую гущу и не отпускает до тех пор, пока этого не позволит самый главный виновник сего ненормального торжества?

Последнее, что я запомнила, так это то, как Джеймс достаёт пиджак, берёт меня за руку, и мы выходим на улицу. Садимся на заднее сидение моего автомобиля и едем в клинику Рикмана. Всё, что происходит дальше, напоминает нарезку из старых кинофильмов. Передо мной мелькают какие-то отдельные бессвязные картинки. Смятые фрагменты происходящего, из которого меня снова и снова кидает в паническую атаку.

Мы с Джеймсом словно приклеены друг к другу и не можем разойтись дальше чем на пару метров. Ходим из кабинета в кабинет. От врача к врачу. Он не выпускает мою руку даже тогда, когда у него берут кровь. Не позволяет выйти из палаты, когда ему приносят больничную рубашку и просят в неё переодеться.

Я чувствую, как Джеймс лишил меня воли, надел ошейник и тянет за него, не позволяя освободиться. И всё, что мне остаётся, — плестись следом за ним, как косолапому щенку, в ожидании, когда же моему хозяину всё это надоест и он выпустит меня, позволив перевести дыхание.

Голова идёт кругом, но я продолжаю проглатывать липкий ком подступившей к горлу тошноты и выполняю свою часть уговора. Продолжаю смотреть на Рикмана стеклянными глазами и уверяю себя в том, что он понимает, почему я здесь, что Николас объяснил ему суть происходящего и в его удручённом жизнью взгляде нет осуждения, которого я боюсь даже сильнее собственной смерти.

Старик что-то говорит. Указывает Джеймсу ручкой на результаты анализов, но мои уши забиты невидимой ватой, и я не могу расслышать даже коротеньких фраз. Я знаю, что именно хочу услышать, но так отчаянно этого боюсь, что сознание заперло меня в звукоизолирующую коробку, из которой невозможно выбраться.

— Хорошо, — соглашается Джеймс, и, наверное, не сожми он в этот момент мою руку, то я бы не услышала даже этого. — Но Даяна остаётся со мной до тех пор, пока меня не выпишут.

— Что? — переспрашиваю, переводя на него непонимающий взгляд, и живот снова начинает крутить от голода, от которого становится дурно.

Своими порывами Джеймс напоминает американские горки. Вверх! Вниз! Вправо! Влево! Меня кидает из стороны в сторону. Из одной крайности в другую. И этот дикий пляс переворачивает всё с ног на голову.

— До тех пор, пока я буду здесь лежать, тебе придётся оставаться рядом со мной, — вздёргивает бровь, улыбается и говорит так вальяжно и медленно, словно дегустирует каждый отдельный звук, наслаждаясь своей новой ролью.